А.Ю.Плотников. Катынь: ложь и правда прошедшей войны

А.Ю.Плотников. Катынь: ложь и правда прошедшей войны

Вопрос о судьбе польских военнопленных, оказавшихся в Советском Союзе в 1939 году в результате поражения Польши в скоротечной «сентябрьской» войне с Германией, является в настоящее время одним из наиболее фальсифицируемых.

Более того, инструментом антисоветской, а теперь и антироссийской пропаганды, используемой наиболее недружественными и откровенно враждебными нам силами за рубежом (прежде всего — в Польше), а с начала 1990 годов — и внутри страны, наносящим серьёзный ущерб репутации и авторитету РФ.

Речь идёт о так называемом «Катынском деле» — о расстреле в начале Великой Отечественной войны под Смоленском немецкими оккупационными властями польских военнопленных, включая офицеров, выступающее, повторим, характерным примером фальсификации истории Второй мировой войны и одновременно одной из наиболее острых «точек политического противостояния» в современном мире.

Точнее будет сказать МИФА, поскольку «Катынское дело» — с самого начала своего возникновения в 1943 году справедливо получившее название «геббельсовской провокации» — без преувеличения является одной из крупнейших политических мистификаций ХХ века.

Провокацией, запущенной министром пропаганды третьего рейха и «подхваченной» Польшей, в которой виновниками попеременно выступают немцы и русские и никогда поляки, которые всегда позиционируют себя как невинные жертвы «тоталитарных» режимов, неизменно получая здесь «безоговорочную» поддержку со стороны Америки и западноевропейских (а в последнее время и «новоевропейских» восточных) государств, имеющих в этом совершенно определённый политический интерес.

Для того чтобы наиболее полно показать всю надуманность так называемой «Катынской проблемы», рассмотрим вопрос не изолированно — к чему стандартно прибегают сторонники версии о вине в расстреле поляков органами НКВД с целью сокрытия или замалчивания «неудобных» для них фактов, — а в комплексе с другими вопросами начального периода Второй мировой войны, начиная с того, сколько поляков оказалось в СССР в 1939 году, как и когда интернированные польские военнослужащие стали военнопленными, и до формирования на территории СССР армий генералов Андерса и 1-й польской дивизии (впоследствии — Первого корпуса) З.Берлинга, а также их кадрового и численного состава.

Кроме этого, отдельно рассмотрим открытую на сегодняшний день служебную переписку НКВД, касающуюся общего «движения» военнопленных поляков и разгрузки лагерей их содержания в 1940—41 годах.

Сразу следует оговориться, что определённые погрешности в цифрах здесь не только возможны, но неизбежны, однако это никак не изменяет общую картину того, что было в действительности, а не является подтасовкой или откровенной фальсификацией в угоду заранее заданной «политической версии» с заранее же известным единственно-правильным ответом.

Итак, в результате ввода 17 сентября 1939 года советских войск на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, а также в Виленскую область бывшей Польши, по разным оценкам, было интернировано (именно интернировано, а не взято в плен) около 120—125 тыс. поляков, большая часть которых — жители западных районов Белоруссии и Украины (главным образом, рядовой и сержантский состав) — была отпущена сразу же в местах интернирования. Именно поэтому назвать точное число оказавшихся в СССР польских военнослужащих (как, например, в случае с военнопленными японской Квантунской армии в 1945 г.) не представляется возможным, поскольку их учёт был налажен только после их перемещения на территорию СССР.

Среди них насчитывалось примерно 10 тыс. офицеров, как кадрового состава, так и офицеров запаса.

Поскольку на конец сентября 1939 года в приёмные пункты на Украине и в Белоруссии, по официальной статистике, было принято всего 64 125 военнослужащих бывшей польской армии, число «отпущенных по домам» на месте, по общим оценкам, составляет 56—60 тыс. человек (см.: Военно-исторический журнал (далее — ВИЖ). № 3. 1990. С. 41).

Военнопленными же, с юридической точки зрения, интернированные поляки стали после того, как польское эмигрантское правительство осенью того же 1939 года «объявило войну СССР» (за передачу Литве в октябре 1939 г. Виленской области).

Далее, в соответствии с советско-немецким соглашением об обмене военнопленными, в октябре и ноябре 1939 года немцам было передано 42,5 тыс. человек (уроженцев территории Польши, отошедшей Германии) и принято от немцев, соответственно, 24,7 тыс. — уроженцев территории, отошедшей Советскому Союзу, подавляющая часть которых была также сразу же освобождена (см.: ВИЖ. № 6. 1990. С. 52—53).

Таким образом, путём простых арифметических вычислений, можно вполне уверенно говорить о том, что к декабрю 1939 года у нас осталось не более 23—25 тыс. уже военнопленных поляков, включая около 10 тыс. офицеров (в 1940 г. к ним присоединилось ещё 3 300 военнослужащих бывшей польской армии с территорий вошедших в состав СССР Литвы и Латвии).

Это и есть те исходные цифры, из которых можно и нужно исходить при обсуждении всех последующих вопросов.

В этой связи следует особо подчеркнуть, что предъявляемая нам сейчас Польшей и нашими отечественными её «соратниками» цифра якобы «уничтоженных Сталиным» 25 тыс. человек (именно эта цифра фигурирует в так называемой «Записке Л.Берии в Политбюро ЦК ВКП(б) от марта 1940 г.», о которой будет сказано ниже) — среди которых, по данным той же «Записки», подавляющее большинство составляют именно военнослужащие — является абсурдной и нереальной «по факту», в силу практической невозможности.

Нереальной хотя бы потому, что общая численность армии генерала Андерса (отказавшейся воевать в СССР и переправленной в 1942 году в Иран) составила 75,5 тыс. человек, включая 5—6 тыс. офицеров, среди которых, по имеющимся оценкам, бывшие военнопленные составляли свыше 50% рядового и младшего комсостава, и практически весь офицерский состав, а сформированной в 1943 году 1-й польской дивизии им. Т.Костюшко (впоследствии Первый польский корпус Войска Польского) под командованием генерала Берлинга — 78 тыс. человек, в которое также вошло значительное число бывших военнопленных, включая, по подсчётам автора, не менее нескольких сот офицеров.

Далее. Из общего числа польских военнопленных судьба 14 135 человек (рядового и сержантского состава), занятых в 1939—1941 годах на строительстве дороги Ровно-Львов и содержавшихся в Львовском лагере для военнопленных, хорошо известна и чётко прослеживается по официальным документам: все они «на третий день после нападения Германии на Советский Союз были эвакуированы в Старобельский лагерь, откуда переданы на формирование польской армии (армии Андерса. — А.П.); при этом потери при эвакуации составили 1 834 человека» (из Справки УПВИ НКВД от 5.12.1943 // Быв. ЦГОА. Ф. 1/п. Оп. 01е. Д. 1; цит. по: ВИЖ. № 3. 1990. С. 53).

Повторим, некоторые погрешности в цифрах неизбежны, но они никак не могут опровергнуть того факта, что большая часть находившихся в СССР в 1939—1941 годах польских военнопленных была к началу Великой Отечественной войны жива и составила кадровую основу сформированных у нас армий генералов Андерса (повторим, не менее 50%) и Берлинга (комплектование шло за счёт добровольцев — этнических поляков, проживавших в СССР, польских беженцев, военнопленных, а также призванных в 1939—1941 годах в Красную Армию этнических поляков — жителей Западной Украины и Западной Белоруссии).

В противном случае в них просто некому было бы воевать.

Уже одно это лишает всякого основания утверждения о расстреле нами даже 14,5 тыс. (начальные цифры «польских претензий» 1990-х), не говоря уже о цифре в 25 тыс. «убитых НКВД» военнопленных, о которой говорилось.

Тем не менее факт расстрела нескольких тысяч польских военнопленных, включая офицеров, в Катыни очевиден и сомнений не вызывает.

О прямых неопровержимых уликах, доказывающих вину в катынском расстреле именно немецкого командования, мы поговорим чуть ниже.

Сейчас же обратим внимание на следующее. Одним из главных аргументов польской (точнее, польско-геббельсовской) версии о расстреле поляков в Катыни органами НКВД служит апелляция нынешней Варшавы к служебной переписке «Управления по делам военнопленных и интернированных» Комиссариата (УПВИ НКВД) 1939—40 годов, которая, якобы, ясно свидетельствует о расстреле поляков «злыми советами».

Однако это очередная нечестная игра, а точнее, откровенное извращение и фальсификация имеющихся документов, когда видят не то, что написано, а то, «что хочется и нужно видеть». Причём делают это открыто и без всяких угрызений совести.

Вся многочисленная — и подчёркиваем — открытая на сегодняшний день служебная документация НКВД по делам польских военнопленных 1939—1945 годов не содержит даже намёка на какой-либо расстрел — тем более, массовый — речь в ней идёт лишь об их естественном «движении» из лагеря в лагерь и не более. Разумеется, если читать эти документы мало-мальски объективно, а не с заранее определённым Варшавой «политически-нужным» результатом, когда «белое» называется «чёрным» и «агентом НКВД» объявляется любой, кто попытается думать иначе.

О примере с 14,5 тыс. военнопленных, занятых на строительстве дороги Ровно-Львов уже говорилось.

Можно привести и другие не менее убедительные примеры. Так, в Записке начальника УПВИ Сопруненко на имя наркома Берии от 20 февраля 1940 года по вопросу предстоящей «разгрузки» Старобельского и Козельского лагерей для военнопленных предлагается «отпустить по домам» несколько сот (700—800) офицеров: тяжелобольных, инвалидов, 60 лет и старше, офицеров запаса из числа жителей западных областей Украины и Белоруссии, а на 400 офицеров «Корпуса пограничной охраны» (КОП), разведчиков и некоторых других категорий оформить дела для передачи на Особое совещание (далее — ОСО) при НКВД.

Обращаю внимание на слова «отпустить по домам», — это что, «зашифрованная команда» на расстрел? (См.: ВИЖ. № 6. 1990. С. 53—54).

Ещё более характерный документ: донесение особиста Осташковского лагеря на имя начальника Особого отдела УНКВД по Калининской области по аналогичному вопросу от марта 1940 года, где, в частности, говориться:

«Решение Особого совещания здесь у нас, во избежание различного рода эксцессов и волынок, ни в коем случае не объявлять, а объявлять таковые в том лагере, где они будут содержаться. Если же в пути следования от в[оенно]пленных последуют вопросы, куда их везут, то конвой им может объяснить одно: «На работы в другой лагерь» и далее прямо называются конкретные сроки осуждения на «3—5—8 лет лагерей (выделено мной. — А.П.)».

Это что, тоже свидетельство об отправке на расстрел? Ответ кажется вполне очевидным, но составители сборника «Пленники необъявленной войны» в примечании к документу, не моргнув глазом, пишут: «Датируется по тексту документа и днём принятия решения Политбюро ЦК ВКП(б) о расстреле (!)» (выделено мной. — А.П.) (см.: Из донесения начальника Особого отделения Осташковского лагеря, март 1940 г. / ЦА ФСБ РФ. Коллекция документов. // Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы и материалы. — М., 1999, с. 382—384; http://katynbooks.narod.ru/prisoners/Docs/215.html).

Наконец, можно привести «Спецсообщение Л.П.Берии И.В.Сталину о военнопленных поляках и чехах» от 2 ноября 1940 года, где говорится о содержащихся в лагерях (а также во внутренней тюрьме НКВД) 18 297 военнопленных поляков, включая по-фамильно перечисленных генералов и старших офицеров (см.: АП РФ. Ф. 3. Оп. 50. Д. 413. Л. 152—157. Подлинник. Машинопись).

Это после расстрела двух десятков тысяч в Катыни, Харькове и Медном?

Примеры можно продолжать, хотя выводы, думается, и так вполне очевидны — разумеется, для всех, кроме Польши — и особых комментариев не требуют.

Так что же произошло в действительности? Что это за «ОСО при НКВД», и какое именно решение оно приняло?

В действительности в условиях грозного предвоенного 1940 года (то, что война с Германией неизбежна, понимали все) было принято решение военнопленных поляков — в том числе, офицеров — направить на строительство стратегических объектов (дорог, аэродромов и т. д.), в частности, шоссе Москва-Минск, сыгравшего в дальнейшем важную роль при освобождении той же Польши.

Для этих целей часть военнопленных — включая большинство офицеров, содержавшихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях — решением Особого совещания при НКВД была осуждена на 5—8 лет (максимальный срок) лагерей, в результате чего они перестали быть военнопленными, превратившись в осуждённых.

Соответственно, эти военнопленные были сняты с учёта в УПВИ и переданы в ведение ГУЛАГа, занимавшегося осуждёнными по уголовным статьям.

Самое главное, и это следует особо подчеркнуть, ОСО не могло осуждать на высшую меру — расстрел (об этом чуть ниже).

Об этом, как было показано, прямо и свидетельствует вся упомянутая служебная переписка УПВИ.

Здесь же следует уточнить, что пленные польские офицеры содержались, главным образом, в Старобельском и Козельском лагерях

УПВИ; Осташковский же был преимущественно «солдатский», офицеров в нём было не более 400 человек. Всего в трёх лагерях содержалось примерно 9500—9600 офицеров, что подтверждается практически всеми источниками, включая польские, и, само главное, документами НКВД (см., например: Swiatek Romuald. The Katyn forest. — London: Panda press, 1988. С. 13—15).

Осуждённые ОСО из Козельского (а также, как показывают последние исследования, и из Старобельского) лагеря были направлены в три специальных лагеря (Лагеря Особого назначения — ЛОНы), расположенные западнее Смоленска, на строительство упоминавшегося шоссе Москва-Минск, где они и работали до июля 1941 года, вплоть до захвата этих лагерей немцами (см.: Сообщение специальной Комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками пленных польских офицеров // Правда, 3 марта 1952 г.).

Было ли это нарушением международного права (Женевской конвенции о содержании военнопленных 1929 г., участником которой Советский Союз не был, но положения которой соблюдал), не допускавшего уголовное преследование военнопленных?

Было, но на фоне бесчинств поляков в отношении пленных красноармейцев в 1920-х годах (по неполным сведениям, в польском плену погибло от 40 до 60 тыс. красноармейцев) и того, что СССР сделал для освобождения Польши во Второй мировой войне (напомним, при освобождении Польши погибло свыше 600 тыс. советских солдат и офицеров), право же, нарушением простительным.

Для всех, кроме Польши, власти которой, как свидетельствует история, никогда не отличались ни благодарностью, ни благородством. По отношению к России, особенно.

В любом случае, это не был расстрел, в котором нас с таким остервенением обвиняют Варшава и их российские «соратники».

Это и была та самая «разгрузка» лагерей, о которой говорилось выше, и правды, о которой так «боятся» польские фальсификаторы истории, называя переправку польских военнослужащих в лагеря под Смоленском на работу в качестве осужденных не иначе, как «доставкой на край расстрельного рва в Катынском лесу для выстрела в затылок». Выстрела из немецкого пистолета немецкой пулей.

В связи с последним замечанием ещё раз рассмотрим основные факты и аргументы, которые противоречат агрессивно насаждаемой заинтересованными силами единственно-правильной версии (любые попытки поставить которую под сомнение подвергаются со стороны Польши злобному и истеричному шельмованию) о расстреле поляков органами НКВД СССР и которые невозможно игнорировать, если разбирать дело мало-мальски объективно, а не с заранее известным политически-нужным результатом.

Однако до этого обратим внимание на следующее.

Главное, на чём строится «польская версия» обвинения — так называемая «тройка документов», неожиданно обнаруженная осенью 1992 года (проведённая ранее по этому вопросу по поручению М.Горбачёва генеральным прокурором СССР Н.С.Трубиным проверка никаких результатов не дала), главным из которых, в свою очередь, является «Записка Берии» в Политбюро ЦК ВКП(б) от марта 1940 года, в которой, якобы, предлагается расстрелять пленных офицеров.

Слово «якобы» употреблено не случайно, поскольку как содержание самой «записки» — как и двух других «доказательных» документов: выписки из решения Политбюро ЦК от 5 марта 1940 года и Записки председателя КГБ СССР А.Н.Шелепина на имя Н.С.Хрущева 1959 г.), — изобилующих огромным количеством смысловых и орфографических ошибок, а также ошибок в оформлении, недопустимых для документов подобного уровня, так и обстоятельства их «неожиданного» появления, вызывают законные сомнения в их подлинности, не считая отсутствия у советского руководства политической мотивации подобного решения (напомним, речь идет о массовом расстреле иностранных военнопленных).

Итак, главные документально подтверждённые факты и свидетельства, включая очевидные для любого следователя и просто добросовестного исследователя «вещественные доказательства», прямо указывающие на причастность к расстрелу польских офицеров именно немецких оккупационных властей осенью 1941 года, после занятия вермахтом Смоленска и Смоленской области, а не НКВД весной 1940 года, сводятся к следующим:

1. Найденные на месте расстрела гильзы немецкого производства калибра 6.35 и 7.65 мм (фирм ГЕКО / GECO и RWS), свидетельствующие о том, что поляки убиты из немецких пистолетов, поскольку оружие таких калибров на вооружении нашей армии и войск НКВД не стояло. Попытки польской стороны «доказать» закупку в Германии специально для расстрела поляков таких пистолетов являются несостоятельными, поскольку никаких документальных подтверждений этого не существует (и не может существовать, поскольку расстрелы органами НКВД, естественно, всегда проводились из штатного оружия, каковым были Наганы и — только у офицеров — ТТ, оба калибра 7.62 мм).

2. Руки у части расстрелянных офицеров были связаны бумажным шпагатом, который в СССР не производился, что ясно свидетельствует об их иностранном происхождении.

3. Отсутствие в архивах каких-либо документов о приведении приговора в исполнение (именно судебного приговора, а не «решения Политбюро ЦК», которое принимало только политические решения), при том что сохранилось подробное, документированное описание процесса этапирования (доставки) военнопленных поляков в распоряжение УНКВД по Смоленской области (документы были переданы польской стороне в начале 1990-х гг.) является реальным подтверждением того, что скрывать здесь что-либо (кроме факта отправки военнопленных в лагеря под Смоленском на работу) Советскому правительству было нечего, так как, если бы хотели уничтожить все следы, как, якобы, уничтожили «документы об исполнении», уничтожили бы и документацию об этапировании.

4. Найденные на части трупов расстрелянных в Катыни поляков документы (и немцами в ходе эксгумации в феврале-мае 1943 года, и нашей «Комиссией Бурденко» в 1944 году — в частности, паспорта, удостоверения офицеров и другие удостоверяющие личность документы (квитанции, открытки и т. д.) для любого следователя определённо свидетельствуют о нашей непричастности к расстрелу. Во-первых, потому, что НКВД никогда не оставил бы такие документальные улики (равно, как и газеты «именно весны» 1940 г., во множестве «найденные» немцами в могилах), поскольку на этот счёт существовала специальная инструкция; во-вторых, потому, что если бы документы по каким-либо причинам и оставили, то они были бы у всех расстрелянных, а не у «избранного» контингента (напомним, из 4 123 эксгумированных немцами тел документы были только у 2 730).

Здесь же следует особо подчеркнуть тот факт, что из общего числа эксгумированных офицеров было только 2 151 человек, остальные — священники, рядовые или в форме без опознавательных знаков, а также 221 гражданское лицо, о которых в Польше никогда не вспоминают.

Немцы же в 1941 году оставить у расстрелянных документы вполне могли, им тогда бояться чего-либо было незачем: они считали, что пришли навсегда, и ранее (весной — летом 1940 г.) открыто и совершенно не скрываясь, уничтожили около 7000 представителей «польской элиты» (в частности, в Пальмирском лесу под Варшавой — так называемый «Пальмирский расстрел» 1940 г.).

5. Подтверждённые многочисленными свидетельскими показаниями (и нашими, и польскими) свидетельства о присутствии пленных польских офицеров под Смоленском во второй половине 1940 — 1941 году.

6. Наконец, отсутствие реальной «технической» возможности «незаметно» расстрелять там нескольких тысяч человек в 1940 году: урочище «Козьи горы», расположенное недалеко от железнодорожной станции Гнездово, до начала войны было открытым и посещаемым местом (17 км от Смоленска), любимым местом отдыха горожан, районом, где располагались пионерские лагеря, где проходило «много дорожек в лесу» и находилась дача НКВД (сожжённая немцами при отступлении в 1943 г.), расположенная всего в 700 метрах от оживлённого Витебского шоссе, с регулярным — включая автобусное — движением (сами захоронения находятся всего в 200 метрах от шоссе). Что принципиально важно: место никогда не закрывалось для посещения до 1941 года, когда немцы обнесли его колючей проволокой и поставили вооружённую охрану.

7. Следует также особо отметить, что в СССР никогда не производилось массового расстрела иностранных военнопленных (исключая индивидуально осуждённых по закону за преступления тех же поляков в 1939—41 годах, о чём будет сказано ниже). Тем более, офицеров.

Здесь же всех пытаются убедить в том, что несколько тысяч иностранных граждан были расстреляны по решению Политбюро ЦК ВКП(б), то есть руководства политической партии (пусть и правящей), которая, повторим, могла принимать — и принимала — только политические решения, получавшие обязательное формально-юридическое оформление, которого нет.

Все эти аргументы и факты, однако, или сознательно игнорируются и извращаются, или же просто откровенно замалчиваются заинтересованными антироссийскими польскими и западными силами и их сторонниками в РФ (в первую очередь, теми, кто активно содействовал распространению у нас «Катынского мифа» в конце 1980-х — первой половине 1990-х гг.).

В связи с этим ещё раз обратим внимание на смысл главного «доказательного» документа, на котором основывается версия о расстреле поляков «подручными Берии» — «Записки Берии в ПБ ЦК № 794/б от марта 1940 г.».

А смысл состоит в том, что два десятка тысяч поляков предлагается расстрелять «в особом» порядке по решению «тройки» НКВД персонального состава. Как уже неоднократно отмечалось в многочисленных исследованиях и публикациях, такой порядок осуждения на смертную казнь — полный правовой абсурд.

Во-первых, потому, что «тройки», имевшие право осуждать на расстрел — и имевшие должностной, а не персональный состав, — были упразднены ещё в ноябре 1938 года, и в 1940 году таких «расстрельных» троек просто не было.

Во-вторых, потому, что «Особое совещание» при НКВД (ОСО), которое и подразумевается под «особым порядком», могло осуждать максимум на 8 лет исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) — на что, собственно, и были осуждены военнопленные поляки, участвовавшие в 1940—41 годах в строительстве шоссе Москва-Минск — поскольку, повторим, права осуждать на расстрел у Особого совещания не было.

Об этом прямо говорится в Положении об ОСО при НКВД, которое упрямо игнорируется и Польшей, и официальной Москвой, и которое по этой причине следует процитировать. Итак:

ПОЛОЖЕНИЕ
ОБ ОСОБОМ СОВЕЩАНИИ
ПРИ НАРОДНОМ КОМИССАРИАТЕ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР
Утверждено Политбюро ЦК ВКП(б) 8 апреля 1937 г.
Приложение к пункту 3 Протокола № 48

1. Предоставить Наркомвнуделу право в отношении лиц, признаваемых общественно-опасными, ссылать на срок до 5 лет под гласный надзор в местности, список которых устанавливается НКВД, высылать на срок до 5 лет под гласный надзор с запрещением проживания в столицах, крупных городах и промышленных центрах СССР, заключать в исправительно-трудовые лагеря и в изоляционные помещения при лагерях на срок до 5 лет, а также высылать за пределы СССР иностранных подданных, являющихся общественно-опасными.

2. Предоставить Наркомвнуделу право в отношении лиц, подозреваемых в шпионаже, вредительстве, диверсиях и террористической деятельности, заключать в тюрьму на срок от 5 до 8 лет.

3. Для осуществления указанного в пп. 1 и 2 при Народном Комиссаре Внутренних Дел под его председательством действует Особое Совещание в составе:

а) Заместителей Народного Комиссара Внутренних Дел;

б) Уполномоченного НКВД по РСФСР;

в) Начальника Главного Управления Рабоче-Крестьянской Милиции;

г) Народного Комиссара Союзной Республики, на территории которой возникло дело.

4. В заседаниях Особого Совещания обязательно участвует Прокурор Союза ССР или его заместитель, который, в случае несогласия как с самим решением Особого Совещания, так и с направлением дела на рассмотрение Особого Совещания, имеет право протеста в Президиум ЦИК Союза ССР.

В этих случаях решение Особого Совещания приостанавливается впредь до постановления по данному вопросу Президиума ЦИК СССР.

5. Постановление Особого Совещания о ссылке и заключении в исправительно-трудовой лагерь и тюрьму каждого отдельного лица должно сопровождаться указанием причины применения этих мер, района ссылки и срока. (Утверждено постановлением ЦИК и СНК СССР «Об Особом Совещании при НКВД СССР» от 05.11.1934; изменения внесены в 1937 г. Впервые опубликовано в «Военно-историческом журнале», 1993, № 8. С. 72; РГАСПИ (до 1999 г. — РЦХИДНИ). Ф. 17. Оп. 3. Д. 986. Л. 4, 24. Подлинник. Машинопись).

Комментарии, думается, здесь излишни.

И эта «Записка Берии», повторим, тот главный доказательный документ, на основании которого всех до сих пор пытаются убедить в том, что польские военнопленные в Катыни (а также в Медном в Твери и в Пятихатках под Харьковом) были, якобы, расстреляны органами НКВД.

Можно только удивляться, почему нынешнее политическое руководство РФ при наличии таких свидетельств, продолжает упорно «гнуть» линию Горбачёва-Ельцина, раз за разом «наступая на Катынские грабли», а не дезавуирует их раз и навсегда, сняв с себя и страны обвинение в том, чего она не совершала.

В этой связи проведение нового объективного расследования «Катынского дела» (предыдущее дело № 159 было закрыто Главной военной прокуратурой РФ в 2004 г.) является не только возможным, но и необходимым.

И это расследование рано или поздно обязательно состоится.

В связи с последним замечанием может возникнуть вопрос: так были ли все-таки в СССР расстрелянные из числа польских военнопленных 1939 года?

Да, были, но только за тяжкие уголовные преступления, в частности, виновные в массовом уничтожении в 1920—21 годах пленных советских красноармейцев, сотрудники польских карательных органов, принимавших участие в организации диверсий и других преступлений против СССР в довоенное время, а также совершавшие преступления уже после 17 сентября 1939 года. Среди них, естественно, были и военнослужащие, включая офицеров.

По свидетельствам бывших высших руководителей СССР (в частности, Л.М.Кагановича, В.М. Молотова и бывшего Наркома по строительству СССР С.З.Гинзбурга), таких осуждённых на расстрел польских граждан было не более 3 200 человек (точную цифру — 3 196 назвали Каганович и Гинзбург) (см.: Тайны Катынской трагедии. Материалы «Круглого стола», проведённого в Государственной Думе ФС РФ 19 апреля 2010 г. / Отв. за вып. В.И. Илюхин. — М., 2010, с. 64—65).

Однако расстреляны они были не на основе липового «решения Политбюро», а по уголовным делам с соблюдением всех предусмотренных юридических процедур, и расстреляны в тюрьме (где, собственно, и приводились в исполнение смертные приговоры), а не в «ямах смерти» в Катынском лесу с «аккуратным» уложением трупов для максимального — с известной немецкой любовью к порядку — заполнения «полезного» пространства.

Но это уже отдельная тема.


Версия для печати
Назад к оглавлению