Марксистские исследования в Грузии Н.Д.Абсава, Т.И.Пипия К вопросу осмысления экономической теорией одного из аспектов проблемы человека

АБСАВА НАНА ДАВИДОВНА, кандидат экономических наук, профессор (Грузия, город Зугдиди); ПИПИЯ ТЕМУР ИОСИФОВИЧ, исполнительный секретарь Грузинского Центра марксистских исследований (Грузия, Тбилиси).

Несмотря на то, что, на первый взгляд, теоретическое обоснование проблемы человека не всегда входило в сферу интереса экономической науки, нельзя упускать из виду следующее обстоятельство. Обозначив производственные отношения капитализма как непосредственный объект исследования, Маркс опосредованно уже признал человека предметом экономической науки. Ведь единственным субъектом производственных отношений является именно человек! Однако то, что последнему, не считая проблематику отчуждения, так и не «посчастливилось» стать предметом специального исследования марксистской политэкономии, можно объяснить опять-таки марксовым соображением, что человек не абстракт, а продукт и совокупность конкретных общественных отношений, без раскрытия сути которых невозможно теоретическое обоснование проблемы человека.

Создается видимость, будто анализ капиталистического способа производства имел следствием игнорирование человека как предмета научного интереса экономической теории. Отдельный вопрос — насколько близок к своей родовой сущности человек современной Марксу эпохи, и насколько соответствующие ей (эпохе) общественные отношения призваны к утверждению человека как действительного богатства. Таким образом, за то, что сложился определённый стереотип, согласно которому предметом экономической теории рассматривается непосредственное богатство, интерес же к человеку обусловлен его ролью как главного созидателя этого богатства, можно сказать, что надо быть «благодарным» не субъекту (К.Маркс), а объекту исследования (производственные отношения капиталистического способа производств).

Что же касается человека как субъекта общественных отношений, и с этой точки зрения интерес к нему со стороны экономической науки начал угасать в процессе так называемой деидеологизации общественных наук, что подразумевало освобождение этих наук от политического, идеологического, классового подходов к своему предмету. Без таких подходов же рассмотрение человека как субъекта производственных отношений представляется невозможным.

Современное так называемое цивилизованное общество вопросы, связанные с проблемой человека и его прав, казалось бы, возводит

в ранг краеугольного камня в решении всё приумножающихся и углубляющихся проблем, однако следует признать, что подобная позиция носит скорее декларативный характер. Тогда как теоретическое обоснование проблемы человека должно предшествовать его практическому утверждению, актуализация вопросов социальной и экономической антропологии зачастую предстаёт следствием прогресса в естественных науках, в производственных ресурсах и, соответственно, некоторых сдвигов в общественных отношениях. Однако в принципе неизбежная в условиях рыночной экономики прагматизация всех сфер общественной практики направляет усилия экономической науки в основном на рассмотрение проблем экономической эффективности и роста облачённого всегда в историческую форму непосредственного богатства. Что же касается вопроса опосредованного (свободное время) и действительного (человек) богатства, экономическая наука никак не развернётся к проблеме лицом.

Подобное отношение теории к проблеме человека в объективных условиях необходимого соответствия всех сфер общественной практики рыночной конъюнктуре, с одной стороны, кажется весьма естественным. Однако, с другой стороны, на фоне превращения науки в непосредственную производительную силу и, соответственно, возведения

в ранг главного производственного ресурса элементов личного фактора производства (интеллект, знание) странно, если не сказать неразумно, со стороны отрасли науки, ответственной за анализ базисных отношений общественной жизни, стоять в стороне от вопросов социальной и экономической антропологии. Ведь даже с ограниченной точки зрения экономической эффективности интерес теории к человеку не лишён рациональности, так как само превращение интеллекта и знания

в главный производственный ресурс даёт ответ на вопрос: а не способствовало бы росту производительных сил фокусирование всех располагаемых обществом возможностей и ресурсов, в том числе и теоретического знания, на развитии и утверждении человека прежде всего? И хотя сегодня данный вопрос, казалось бы, звучит риторически, реально он остаётся проблематичным.

Игнорирование человека наукой и жизнью компенсируется демагогическим выдвижением и муссированием вопроса о человеческих правах и демократических ценностях. Другое дело, насколько реальна их действительная реализация без сущностного обоснования проблемы человека в теории и без его (человека) практического утверждения.

По всей видимости, актуализация рассматриваемой темы не всецело зависит от степени научно-технического прогресса и уровня развития производительных сил вообще. Об этом свидетельствует история отношения социально-экономической науки к проблеме человека, отразившаяся в категориях, понятиях и терминах, которыми теория апеллирует при исследовании и изложении вопроса. Категориями «рабочая сила», «личный фактор производства», «субъективный фактор», «человеческий капитал», «человеческий фактор» теория проследила эволюцию места человека в системе целей общественного производства. Однако поверхностное отношение и непоследовательный интерес к теме со стороны экономической мысли не способствовали глубокому обоснованию проблемы и конкретизации соответствующего категориального аппарата.

Подтверждением сказанному может служить «судьба» категории «человеческий фактор». Если обзор философских и экономических исследований последних трёх десятилетий порождает вопрос: «Куда девался человеческий фактор?», то с середины 80-х годов прошлого столетия на протяжении почти десяти лет указанная тема была весьма популярной в социальной литературе. Это определённый период в развитии нашей великой Родины. Однако на направленность и темпы развития закономерностей в социуме, к сожалению, непосредственно влияют не столько степень их теоретической обоснованности, сколько решения и действия тех, кто далёк от теории, но «владеет» практикой. Так что если человеческий фактор вопреки объективной необходимости утратил свою актуальность, то фактор субъективный весьма активизировался не в пользу человеческого фактора, и это, опять-таки, вопреки объективной необходимости. (См.: Абсава Н. Куда девался «человеческий фактор»?! // Человек постсоветского пространства: Сб. материалов конференции. Вып. 3. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2005. С. 42).

Как бы ни казалось парадоксальным, объективно возросшая по мере роста производительных сил и перемен в соотношении элементов производственных ресурсов роль субъективного фактора оказала ущербное воздействие на «человеческий фактор» с точки зрения его актуализации и активизации, как в жизни, так и в науке. Данное обстоятельство было обусловлено тем, что персоны и социальные институты, узурпировавшие статус и возможности «субъективного фактора» и представшие, таким образом, персонифицированным воплощением последнего, способствовали игнорированию человеческого фактора — как научной мыслью, так и остальными сферами общественной практики — и его подмене муссированием демократических ценностей и прав человека.

Таким образом, постепенно предавалась забвению действительная сущность категории «человеческий фактор». Хотя, видимо, подобное игнорирование проблемы частично было следствием того, что отрезок времени, в течение которого данная тема была чрезвычайно популярной, оказался недостаточным для раскрытия и обоснования рассматриваемой проблемы. Тем не менее, в последние советские годы экономической теорией стал переосмысливаться исключительно экономический подход к человеку. Причиной, хотя и незначительной, но все же метаморфозы экономической мысли, наряду с научно-технической революцией, послужили определённые сдвиги в приоритетах внутри самой системы общественных целей. Постепенно стали перерастать

в тенденцию имевшие несистематический и непоследовательный характер попытки осмысления человека как, пусть активного, но всё-таки элемента производственных ресурсов, как, хотя и главного, но средства непосредственной экономической цели, как всего лишь фактора производства, приводимого в движение навязанной извне целью. Принимая во внимание подобные подвижки в теории и на практике, учёные-экономисты в процессе установления категории «человеческий фактор» стали руководствоваться содержанием феномена человека как богатого конкретного целого.

Принимая во внимание сущностную глубину и охват понятия, в котором находят отражение многочисленные и сложнейшие отношения и связи, заключённые в человеке как в социальном явлении, кажется вполне естественным, что не одна отрасль социальной науки проявляла интерес к указанной проблеме, предъявляя претензии на привилегию в деле обоснования категории «человеческий фактор». Учитывая сказанное, кажется естественным, что последняя одними провозглашалась категорией социологической, другими же — экономической. Здесь же, думаем, необходимо заострить внимание на следующем моменте. На наш взгляд, категорически неприемлем надисторический подход к рассматриваемому понятию. Для опровержения подобного подхода проследим и проанализируем соображение, представленное в одном из исследований, посвящённых данной проблеме: «…Человеческий фактор — общее понятие, присущее каждому общественному строю. Человеческий фактор — категория не экономическая, а социологическая, поскольку содержит в себе весь спектр отношений в обществе. Однако это понятие характеризует не способ производства, а выражает совокупность социальных явлений, характерных для данной эпохи». (Ильин А. Личный фактор общественного производства и проблемы его активизации. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1991. С. 11—12).

Перед нами, думаем, на редкость удачный пример во многом противоречивого теоретического положения: так, допуская, что «человеческий фактор» является категорией общей, присущей любому общественно-экономическому строю, автор противоречит своему же утверждению, что данное понятие «выражает совокупность социальных явлений, характерных для данной эпохи». Вероятно, чтобы загладить несовместимость столь взаимоисключающих положений, автор утверждает, что «человеческий фактор» не характеризует способ производства, хотя и «содержит весь спектр общественных отношений». Здесь опять-таки упускается из виду то обстоятельство, что «весь спектр общественных отношений» охватывает, прежде всего, производственные отношения, наполненные всегда конкретным содержанием и присущие лишь определённому способу производства. Вместе с тем, «социальные явления» конкретной эпохи даже в своей «совокупности» определяются общественными отношениями, лежащими в основе именно экономического базиса «данной эпохи». Таким образом, увязкой «человеческого фактора» со «спектром социальных явлений» невозможно обосновать истинность утверждения, согласно которому «человеческий фактор» является общей, исторически непреходящей категорией.

Столь подробное рассмотрение приведённой выдержки позволяет убедиться в нетождественности понятий «человеческий фактор» и «личный фактор производства». В содержании понятия «личный фактор производства» значение человека низводится до рядового элемента производственных ресурсов, противостоящего вещественному фактору производства. Более того, в конце производственного цикла человек как личный фактор производства, в отличие от его (производства) вещественного фактора, бесследно исчезает.

Соотнеся категорию «личный фактор» с целью общественного производства любого из способов производства можно убедиться, что она является и в самом деле общей, исторически непреходящей, чего нельзя сказать о «человеческом факторе». Дело в том, что, если в «личном факторе производства» человек подразумевается лишь как носитель определённых способностей, как один из элементов производительных сил, то в категории «человеческий фактор» он представлен ещё и как субъект производственных отношений и выражает его положение и место в системе целей общественного производства.

Если «личный фактор» выступает средством по отношению к экономической эффективности, иначе непосредственной цели производства, в случае с «человеческим фактором» соотношение между средством и целью производства становится диаметрально противоположным. Здесь целью выступает человек, в подчинённом положении к которому выступают «личный фактор», а также производительность труда и экономическая эффективность, значительному росту которых при этом способствует обогащённый человеческим моментом процесс производства. Из данного рассуждения следует, что в категории «человеческий фактор» человек представлен не абстрагировано от социально-экономических условий соответствующего способа производства и, следовательно, указанная категория наполнена конкретно-историческим содержанием общественных отношений данной эпохи.

Итак, напрашивается вывод: «„Человеческий фактор” нужно рассматривать как специфическую категорию такого общества, в котором человек рассматривается не только как главная производительная сила, как предпосылка и активный элемент производства, а как одновременно исходный и конечный пункт всего общественного движения, как его активное начало и конечный результат, как главное средство и действительная цель общественного производства. Так что относительно категории „человеческий фактор” можно полагать, что, предвосхитив будущее, социально-экономическая наука в данном случае проявила „драгоценное свойство опережающего отражения”». (Абсава Н. Куда девался «человеческий фактор»?! // Человек постсоветского пространства: Сб. материалов конференции. Выпуск 3. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2005. С. 47).

Качественно-количественные параметры производительных сил уже сегодня создают объективную основу, позволяющую общественным отношениям соответствовать требованиям категории «человеческий фактор». Однако сближению логической и исторической закономерностей развития, ничего не говоря об их совпадении, препятствует неблаготворное воздействие субъективного фактора на естественное соотношение производительных сил и производственных отношений. Ведь пока «субъективный фактор» ассоциируется, как правило, с политической и иного рода «элитами», он будет выразителем и проводником узких интересов особой части общества и, соответственно, препятствовать утверждению человека с точки зрения всеобщего. Для действительного утверждения человека необходимо основательное преобразование производственных отношений и всей системы целей общественного производства, а не пустая декларация человеческих прав и демократических свобод или изыскание средств и разработки методов для максимального использования возможностей «личного фактора производства» для получения наибольшего экономического эффекта. И хотя момент сознательного, не соответствующий современному уровню производительных сил, выступает причиной осуществления общественного прогресса путём его неосуществления, превращение науки в непосредственную производительную силу делает особо злободневным вопрос о необходимости качественных изменений в сфере общественных отношений.

В постиндустриальный период если не революционные, то определённые изменения в сфере общественных отношений всё же не заставили себя ждать. Знание не только стало признаваться главной социальной ценностью, но и реально превратилось в серьёзный источник материального благосостояния. Всё это сопровождалось новыми явлениями как в отношениях собственности, так и в социальной структуре общества: став решающим производственным ресурсом, интеллект и знание превратились чуть ли не в главный объект собственности, создав объективную основу для новой социальной страты, занявшей передовые позиции как с точки зрения социального статуса, так и в плане материального благосостояния. Реакцией социальной науки на сдвиги в производственных ресурсах и общественных отношениях было их отражение в таких категориях, как «меритократия», «интеллектуальный капитал», «человеческий капитал». Другое дело, насколько отражают эти понятия прогресс общественных отношений с точки зрения их гуманизации. Ведь если рассуждать строго, наличие «естественной аристократии» возможно только в обществе, в котором имеется достаточно осязаемое противоречие между физическим и умственным видами труда (последнее, как известно, проявляется в своего рода конфликте между высококвалифицированным и менее квалифицированным трудом, между элитной социальной стратой и так называемыми лишними людьми), превращающего интеллектуальный труд в прерогативу особой части социума.

Имеется резон и в более пристальном рассмотрении содержания относительно новых понятий и их сопоставлении с давно известными

в теории категориями. Так, с точки зрения содержания категории «товар — рабочая сила», привнесение в экономическую теорию понятия «интеллектуальный капитал» может восприниматься как попытка теоретического обособления интеллектуальных дарований человека от остальных его способностей, представленных в категории «рабочая сила» в совокупности и единстве. Сказанное можно рассматривать как пример манипуляции абстрактного мышления. Однако разница, которая очевидна между «рабочей силой» и «интеллектуальным капиталом»

с точки зрения количественно несопоставимых доходов их «собственников», нуждалась в идеологическом оправдании, что, в свою очередь, требовало теоретического обоснования несоизмеримости роли указанных факторов производства в созидании общественного блага как материального, так и духовного. В этом смысле вербальное облачение категорий как «рабочей силы», так и «интеллектуального капитала» кажется весьма адекватным.

К сожалению, теорией постепенно предаётся забвению марксистское понимание категории, которой был озаглавлен главный труд величайшего мыслителя. «Субстанциальную сущность же капитала, как известно, составляет стоимость, поэтому именно денежная форма есть способ существования капитала, адекватный его действительному содержанию. Так называемый интеллектуальный капитал не может быть отправным пунктом движения, предполагающего его самовозрастание. В такое движение „интеллектуальный капитал” как один из элементов „личного фактора производства” включается лишь посредством соединения с денежным капиталом. Следовательно, восприятие носителя интеллекта полноправным собственником содержащегося в нём же объекта собственности является иллюзией». (Абсава Н. «Власть достойных» в недостойном обществе?! // Homo esperans, международный научно-теоретический журнал. 2007. № 3. С. 76).

Сказанное лишний раз подтверждает, что НТР, превратившая науку

в непосредственную производительную силу, выдвижением на передовые позиции субъективного производственного ресурса, хотя и внесла коррективы в структуру производительных сил, тем не менее, она

не смогла существенно преобразовать характер общественных отношений. И в самом деле, постиндустриальное общество, с одной стороны, породило новую социальную прослойку — «класс интеллектуалов», духовные способности и знания которых, как решающая производительная сила, стали более предпочтительным объектом частной собственности.

Однако, с другой стороны, очевидно и то, что человек, в котором субъективирована интеллектуальная собственность, пусть и в видоизмененной форме, но всё же предстал в качестве объекта частной собственности. Следовательно, возможность воплощения в одной персоне как субъекта, так и объекта собственности не может быть аргументом для обоснования якобы роста степени очеловечения производственных отношений постиндустриального общества. На самом деле, «здесь создается видимость слияния частной собственности и труда (бесперспективность их единства стала очевидной уже в эпоху первоначального накопления капитала, что в дальнейшем подтвердилось и развитием товарно-денежных отношений), хотя превращение интеллекта в объект „собственности” на самом деле является диктуемой господствующими общественными отношениями попыткой искусственного разъединения человека и его имманентного качества. Результатом такого разъединения выступает то, что реализация или капитализация „интеллектуальной собственности” осуществляется, как правило, не непосредственно носителями знаний, а посредством тех, кто способствует их материализации». (Абсава Н. «Власть достойных» в недостойном обществе?! // Homo esperans, международный научно-теоретический журнал, № 3. 2007.

С. 77). Так что непосредственно носители знаний, как правило, оказываются лишь сторонними созерцателями капитализации своих способностей. Исходя из сказанного, можно заключить, что «интеллектуальный капитал» в конечном счете — такой же фактор производства, как и «рабочая сила» или «личный фактор производства».

Сказанного должно быть достаточно, чтобы убедиться в следующем: социум, в котором все процессы и явления подчинены закономерности, служащей самовозрастанию капитала (Д—Т—Д’), не призван способствовать возведению в ранг действительной цели и самоцели общественного производства даже так называемой естественной аристократии. И это при том, что знание и интеллект признаются постиндустриальным обществом решающим производственным ресурсом и, следовательно, главным объектом собственности. Всё дело в том, что

в обществе, где все социальные процессы подчинены в конечном счёте указанной закономерности, отношение к способностям и к квалификации человека, в том числе и к «интеллектуальному капиталу», остается прежним. А именно: профессиональные способности и человеческие качества, так же как их носитель, рассматриваются как средство по отношению к цели, выступающей в форме абстрактного богатства.

Поэтому неудивительно, что уже с начала 1990-х на всем постсоветском пространстве стали свертываться исследования проблем, касающихся места и роли человека в системе целей общественного производства, и в частности вопроса о «человеческом факторе», зато массовую популярность приобрели заменившие учебную дисциплину «политэкономия» учебники «Экономикс». Здесь было бы кстати вспомнить позицию авторов одного из самых популярных в тот период учебников «Экономикс» К.Р.Макконнелла и С.Л.Брю по отношению к способностям человека, которая чётко прослеживается в данном ими определении труда: «Труд — это широкий термин, который экономист употребляет для обозначения всех физических и умственных способностей людей, применимых в производстве товаров и услуг (за исключением особого вида человеческих талантов, а именно предпринимательской способности, которую мы, в силу её специфической роли в капиталистической экономике, решили рассматривать отдельно). Таким образом, работы, выполняемые лесорубом, продавцом, футболистом, физиком-ядерщиком, — все они охватываются общим понятием „труд”». (Макконнелл К.Р., Брю С.Л. Экономикс. Т. 1. — М., 1992. С. 37).

Оставив в стороне, мягко говоря, не совсем корректное в научном смысле определение труда, подход авторов учебника к человеческим способностям и талантам с точки зрения нравственности и этики желает оставлять лучшего. По логике авторов учебника, все виды общественно полезного труда, результаты которого чаще всего кристаллизуются в потребительной стоимости, не требуют от человека выдающихся способностей, тогда как для ведения предпринимательской деятельности, целью которой выступает прибыль, необходим исключительный талант, поощряемый солидными предпринимательскими доходами. Можно сказать, что в данной позиции авторов столь популярного учебника просматривается даже не классификация, а сортировка человеческих ресурсов. Немудрено, что в обществе, в котором закономерности и цели товарного производства остаются основополагающими, со своей стороны и теория отводит особые роль и место предпринимательской способности, учитывая, как пишут авторы учебника, её специфическую роль в капиталистической экономике. (См.: там же).

В условиях нынешней фазы научно-технической революции, когда наука становится непосредственной производительной силой, роль человека как главного производственного ресурса, а следовательно, как решающего средства реализации действительной цели общественного производства, не подлежит сомнению. Однако человек по-прежнему в ожидании теоретического обоснования своего места в системе целей общественного производства. Качественно-количественные параметры производительных сил современного нам общества создают возможность для озарения общественного производства светом новых социальных явлений, очеловечивающих непосредственно сам процесс производства. Небывалый рост производительности труда, сопровождающийся экономией живого труда и превращением рабочего времени в свободное, в конечном счёте высвобождая пространство и время для совершенствования человеком своих уникальных способностей, требует выхода общества за рамки выражающейся во всеобщей формуле капитала закономерности социального движения уже не только теоретически, но и практически.

Научно-техническая революция и превращение науки в непосредственную производительную силу явились факторами, объективно способствующими становлению и утверждению новой закономерности социума, выражающейся в реальном признании и практическом утверждении человека как самоцели общественного производства. «Человек здесь не воспроизводит себя в какой-либо одной только определённости, а производит себя во всей своей целостности, он не стремится оставаться чем-то окончательно установившимся, а находится в абсолютном движении становления». (Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 годов. Часть I // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.. Т. 46. Ч. 1.

С. 476). Суть этого марксова положения, думаем, нашла весьма адекватное схематическое отражение в представленной в грузинской экономической литературе формуле: «Человек — Рабочая сила — Труд — Продукт — Человек’ (Ч-Т-Ч’)». (См: Пачкория Дж. Самоутверждение человека // Коммунист Грузии. 1989. № 11. С. 38). Ведь человек в ней рассматривается как активное, решающее средство и в то же время высшая цель общественного производства, иначе — как самоцель социального движения.

Что же касается категории «труд», являющейся субстанцией человека и выступающей в качестве опосредующего звена данного движения, следует подчеркнуть: по характеру отношения человека той или иной эпохи к труду можно судить, насколько человечен данный способ производства с точки зрения производственных отношений. С этой же точки зрения степень реализации человеком права на труд может рассматриваться как один из критериев прогрессивности общества. Ведь если труд — субстанция человека, то можно сказать, что право на труд больше, чем даже право на жизнь, ничего не говоря о других человеческих правах и свободах. Поэтому формула, в самом центре которой представлен «труд», отражает главную закономерность общества, ставящего высшей целью всестороннее и неограниченное развитие человека и его сущностных сил. Соответственно, если для способа производства, «закономерность социального движения которого отражается во всеобщей формуле капитала (Д—Т—Д’), абсолютным законом является производство прибавочной стоимости, в обществе, которое движется в рамках формулы Ч—Т—Ч’, абсолютным должен стать закон производства человека». (Абсава Н. Об абсолютных законах капитализма и человеческого общества // Россия и Грузия: диалог и родство культур / Материалы международного симпозиума (Тбилиси, 3—6 сентября 2003 г.). Санкт-Петербург: Санкт-Петербургское философское общество. 2003. С. 26).