С.С.Губанов Правда против лжи

ГУБАНОВ СЕРГЕЙ СЕМЁНОВИЧ, доктор экономических наук, профессор, главный редактор журнала «Экономист».

Московский пакт о ненападении:

первый антигитлеровский пакт и

проект США по его фальсификации

Московский пакт о ненападении, заключённый гитлеровской Германией с Советским Союзом 23 августа 1939 г. и называемый также «пактом Молотова — Риббентропа», переведён из историко-научной плоскости в геостратегическую, политическую, идеологическую и пропагандистскую с первых дней «холодной войны», ещё в 1946 г. В отечественной литературе сведений о том не встречалось, хотя существовал и осуществлялся специальный проект фальсификации советской истории, причём на государственном и международном уровне. Подготовка первой англоязычной публикации материалов, связанных с московским пактом, с самого начала происходила в соответствии с директивной установкой на погребение исторической правды под наслоениями лжи.

Кем задана такая установка? Соединёнными Штатами. Почему? Они организовали правительственный проект фальсификации. Зачем? Чтобы «нанести огромный ущерб российской позиции». Ради чего? Ради «интересов Соединённых Штатов». Каким образом? Крайне ангажированным подбором и отработанной по методике Геббельса редактурой нацистских документов для вашингтонского сборника «Nazi-Soviet Relations, 1939—1941».

Сфабрикованный в Вашингтоне сборник вышел в 1948 г. (Nazi-Soviet Relations, 1939—1941. Documents from the Archives of The German Foreign Office / Edited by R.J. Sontag and J.S. Beddie. — Washington: Department of State. 1948). Директивная же установка на односторонность, подлог и фабрикацию его содержимого обсуждалась и отшлифовывалась в 1947 г.

Так как вашингтонский проект фальсификации материалов, относящихся к московскому договору о ненападении, не освещён нашими историками, он заслуживает хотя бы беглого обзора. Начнём с меморандума Ф.Рассела, руководителя управления по связям с общественностью американского Госдепартамента. Документ датирован 30 сентября 1947 г. В нём рассматривается, какой принцип отбора и способ подачи материалов предпочтительнее, чтобы сильнее навредить русским.

Цитируем: «Тема: Публикация немецких военных документов, относящихся к переговорам между русскими и немцами в 1939—1940 гг., в частности к переговорам Молотова-Риббентропа. Существуют различные возможности относительно того, что может быть опубликовано в настоящее время». (Foreign Relations of the United States. 1947. Vol. III. The British Commonwealth; Europe. — Washington: Government Printing Office. 1972. P. 640).

Конкретное представление о том, из чего намечено выбирать и каким критерием руководствоваться, дают следующие пункты:

отчёт «немецкого посла в Москве от ноября 1940 г. о беседе между ним и Молотовым, в которых излагались условия, на которых Россия присоединится к Тройственному пакту. Насколько нам известно, этот документ никогда не публиковался и даже не упоминался публично. Он наносит огромный ущерб позиции русских»;

«нацистские отчёты о серии из четырёх бесед между Молотовым, Риббентропом и Гитлером в Берлине в ноябре 1940 г. …Они не столь сильны по своему эффекту, поскольку они изображают Молотова как противника многих аргументов Риббентропа и Гитлера»;

«отчёт о первом визите Риббентропа в Москву в августе 1939 г. и текст русско-германского секретного соглашения того месяца»;

«Все важные русско-германские документы 1939—1940 гг. могут быть опубликованы… Они создадут гораздо больший кумулятивный эффект, чем любая выборка из переписки. Они показывают, до какой степени Советская Россия оказывала помощь Германии накануне и во время Второй мировой войны»;

«Редактор проекта немецких военных документов не одобрил бы публикацию… по отдельности»;

«У русских есть копии документов из архивов МИД Германии. Если мы напечатаем около дюжины документов, они, несомненно, напечатают и другие, которые покажут, что Россия временами сопротивлялась немецкому нажиму. Тогда эта страна может столкнуться с обвинением в том, что она выставляет однобокую картину»;

«Совокупный эффект всех документов … очень силён, и опровергнуть их русским будет трудно»;

«Решение относительно того, следует ли публиковать что-либо из вышеперечисленного в настоящее время, является, помимо указанных здесь соображений, чисто политическим решением (курсив наш. — С.Г.)»;

«Русские обладают большим количеством документов германского МИД, и может возникнуть вопрос, будут ли они вслед за любой нашей публикацией издавать любые компрометирующие материалы, находящиеся в их распоряжении. Редактор проекта заявляет, что исследованные на данный момент материалы не содержат ничего такого, что в случае публикации могло бы всерьёз поставить в неловкое положение это правительство». (Ibid. P. 640—642).

Другой меморандум — помощника госсекретаря по оккупированным территориям Ч.Зальцмана для заместителя госсекретаря США Р. Ловетта — от 3 октября 1947 г. содержит резюме: «В целом, однако, было сочтено, что публикация этих документов будет отвечать интересам Соединённых Штатов». (Ibid. P. 646). Как можно видеть, истинный мотив фабрикации, подлогов и фальсификации «бумаг Молотова-Риббентропа» назван здесь с редкой откровенностью — это интересы США.

Примечательна и рекомендация: «Ввиду серьёзности этого решения предлагается получить одобрение госсекретаря». (Ibid). Разумеется, определение того момента, «когда мы должны известить британцев и французов», предоставлялось на усмотрение опять-таки главы американского Госдепартамента. (Ibid.).

Что написано пером, того не вырубить топором: внутренние меморандумы свидетельствуют, что подделка и подтасовка «материалов Молотова-Риббентропа» составляли особый проект Госдепартамента США, затеянный исключительно в «интересах Соединённых Штатов».

Посмотрим теперь на конкретных примерах, как применялся метод подлога аутентичных документов.

Первый пример. «Секретный дополнительный протокол» разграничивал, как известно, «сферы интересов Германии и СССР». (См.: Документы внешней политики. 1939. T. XXII. Кн. 1: Январь-август. — M.: Международные отношения. 1992. С. 632). Однако в справке, приложенной к меморандуму Ф.Рассела, «сферы интересов» подменены «сферами влияния». (Foreign Relations of the United States. 1947. Vol. III. The British Commonwealth; Europe. — Washington: Government Printing Office. 1972. P. 642). Как говорится, кума, да не та. Различие и впрямь существенно. Оно обращает смысл в противоположный аутентичному.

Сфера интересов очерчена пределами безопасности и самообороны конкретного участника соглашения: она предполагает невмешательство, или незаинтересованность, со стороны другого участника того же соглашения. Один участник соглашения принимает на себя обязательство под угрозой нападения не вмешиваться в двухсторонние отношения, выстраиваемые другим участником. Нацистская Германия, в частности, обязалась 23 августа 1939 г. не вмешиваться в советско-латвийские, советско-эстонские, советско-финские, советско-румынские двухсторонние отношения.

«При этом интересы Литвы по отношению Виленской области» были признаны обоими участниками соглашения. Со стороны СССР это была позиция, неизменная с 1920 г. и согласованная с Каунасом, тоже, кстати, секретно. Какого-либо ограничения литовского суверенитета московский пакт не допускал. То же самое касается Латвии, Эстонии, Финляндии и Румынии.

Отношения Советского Союза с указанными странами строились на двухсторонней основе, при гарантированном невмешательстве в них гитлеровской Германии. Ничего, кроме устранения нацистского вмешательства в двухсторонние отношения с поименованными в протоколе странами, московский договор о ненападении вкупе с секретным дополнительным протоколом не предусматривал. В случае нарушения пакта гитлеровской Германией обязательство СССР о ненападении утрачивало силу. Тем самым на пути гитлеровской агрессии в Восточной Европе воздвигался советский заслон.

На практике московский пакт о ненападении создал возможность для того, чтобы отграничить друг от друга не просто две сферы интересов — нацистскую и советскую, а два лагеря в Восточной Европе: гитлеровский и антигитлеровский. Во главе антигитлеровского встал Советский Союз. С советской стороны как по цели, так и по реальной направленности московский пакт о ненападении от 23 августа 1939 г. явился первым в мире антигитлеровским пактом. И главное — реализованным на деле.

Московский пакт о ненападении не являлся актом предоставления какого-либо влияния гитлеровской Германии или Советского Союза на третьи страны, потому что он ни к чему не обязывал Польшу, Литву, Латвию, Эстонию, Финляндию и Румынию. Никаких обязательств на третьи страны участники пакта не возлагали. Все обязательства, вытекающие из московского пакта о ненападении, ограничивались исключительно интересами нацистского рейха, с одной стороны, и Советского Союза — с другой.

Итак, различие понятно: «сфера интересов» не создаёт каких-либо обязательств для третьих стран, тогда как «сфера влияния» намекает на такие обязательства и, следовательно, ущемление чужого суверенитета. Подлог здесь очевиден, как и его цель.

Второй пример. Наряду с тем, что ни один из пунктов «секретного дополнительного протокола» не оперирует «сферами влияния», в нём нет также ни единого слова о «разделе на сферы влияния». В вашингтонской же публикации появляется «разделение на сферы влияния», которое в дальнейших интерпретациях превратилось в «раздел» Восточной Европы, затем — Восточной и Центральной и наконец — в «раздел» всей Европы. (Ibid.). Геббельсовская метода в действии предстаёт здесь в полный рост. Отсюда, из этого геббельсовского по сути источника вытекают крикливые заголовки вроде таких — «дьявольский альянс», «сговор двух диктаторов по разделу Европы», «союз красной звезды и свастики», «красно-коричневый союз» и т. п.

Как показывает рассмотрение вашингтонского проекта, после капитуляции гитлеровской Германии геббельсовская пропаганда нашла пристанище в арсенале американской псевдодемократии и поставлена на службу американизации мира, включая американизацию Европы. Ложь о «разделе Европы» между нацистским рейхом и СССР понадобилась США в качестве дымовой завесы, чтобы скрыть факт превращения Европы в американского вассала и придаток американского капитала. США друг Европы, а Россия враг Европы — таков тот американский посыл, ради которого Госдепартамент и спроектировал в 1946—1947 гг. подлог о «разделе на сферы влияния».

Вместе с тем, исходя из канонического имперского принципа «разделяй и властвуй, США вознамерились обратить московский пакт о ненападении в яблоко раздора как во внутренних, межнациональных отношениях Советского Союза, так и во внешних: прежде всего со странами Варшавского договора. И эта цель достигалась подменой исторической правды антиисторической ложью. Подобно тому как вода точит камень, так ложь точит правду — рассудили архитекторы американского проекта фальсификации; посеянные же семена раздора дадут свои всходы если не в ближайшей, то отдалённой перспективе.

Хвалёная «мировая цивилизация», возглавляемая США и наделяемая «общечеловеческими ценностями», держится, стало быть, на банальном обмане и подлоге. Американская империя раскрывает своё нутро империи лжи и обмана. На подчинение мира американской диктатуре лжи и обмана, как выясняется, и направлен весь проект вашингтонской фальсификации «бумаг Молотова-Риббентропа», имевший статус правительственного. Потому-то, по мнению его инициаторов, он и «будет отвечать интересам Соединённых Штатов».

Третий пример. Формулировка п. 2 «секретного дополнительного протокола» отделяет интересы гитлеровской Германии от интересов Советского Союза «в случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав польского государства».

Речь идёт об отдельных областях в составе Польши, одни из которых затрагивают интересы нацистского рейха, а другие — интересы Советского Союза. Законны те или другие интересы, отвечают они нормам международного права или нет — этого пакт не касается, ибо это предмет заботы лишь самого заинтересованного государства. Важно, что интересы участников пакта ограничены некоторыми областями, находящимися тогда под юрисдикцией польского государства. На всю Польшу, согласно московскому договору, интересы участников не распространяются.

Между тем в справке, приложенной к меморандуму Ф.Рассела, «германские документы по России» намечено преподнести так, будто русские «пригласили Риббентропа в Москву» ради «дележа сфер влияния» от Северной Балтики до Румынии, т. е. включая Польшу целиком. (Ibid.). Дабы выполнить эту руководящую инструкцию, редакторы подправили английскую редакцию п. 2 секретного протокола, точнее — полностью исказили. В результате вместо «областей» в составе польского государства объектом «сфер влияния» получились принадлежащие Польше территории. (Nazi-Soviet Relations, 1939—1941. Documents from the Archives of The German Foreign Office / Edited by R.J. Sontag and J.S. Beddie. — Washington: Department of State. 1948. Р. 78).

Пропагандистские интерпретации, посыпавшиеся на основе американского подлога словно из рога изобилия, начали наводнять средства массовой информации ложью, будто Советский Союз вступил в дьявольский альянс с гитлеровской Германией, дабы устроить «четвёртый раздел» Польши. Ялтинской же конференции приписали, недолго думая, и «пятый раздел».

Мы продемонстрировали три примера искажения. Все они относятся к короткому «секретному дополнительному протоколу». Мы взглянули на препарирование лишь одного документа. Можно только догадываться, сколько искажений рассыпано по остальному массиву вдобавок к тем, какие изначально сделаны нацистскими исполнителями в нацистских интересах.

Стоит ли доверять нацистскому описанию событий? Веры ему немного, поскольку оно само по себе односторонне и предвзято. Но в данном случае нет уверенности хотя бы в аутентичности так называемых архивов Риббентропа.

По поводу первого вопроса Госдепартамент США счёл нужным заверить, будто в нацистских бумагах вполне «точный отчёт» и «точный анализ», а на более тщательную проверку исторического контекста просто нет времени.

Цитируем: «Что касается обвинения в том, что документы являются искажением фактов, поскольку они охватывают только 1939—1941 гг., то следует сожалеть, что эти документы не могли быть опубликованы в рамках регулярной серии, которая, конечно, дала бы более широкую перспективу отношений нацистов со всеми другими державами. Время, очевидно, не позволило это сделать. Тем не менее остаётся верным, что документы являются точным отчётом о нацистско-советских отношениях в период 1939—1941 гг., и истина, которую они содержат, не затемняется тем фактом, что они исходят от Министерства иностранных дел Германии, поскольку они были подготовлены в то время не в пропагандистских целях, а как точный анализ ситуации для конфиденциального использования нацистскими властями». (Foreign Relations of the United States. 1947. Vol. III. The British Commonwealth; Europe. — Washington: Government Printing Office. 1972. P. 651).

Перед нами здесь, похоже, не столько возражение, сколько признание. Но прежде заметим, что мы уже убедились в том, какую «истину» содержит изданный Госдепартаментом США сборник — образец её сполна продемонстрирован в англоязычной версии «секретного дополнительного протокола».

Перейдём к тому, что признано. Оказывается, документы делились американским Госдепартаментом по их предназначению: одни — для внутреннего использования, другие — для пропагандистского, т. е. внешнего. По такой классификации вашингтонский проект издания «бумаг Молотова-Риббентропа» принадлежал к пропагандистским, изготовленным для внешнего использования. И, обратим внимание, даже название «бумаги Молотова-Риббентропа» суть лживое, ибо в сборник включены исключительно бумаги Риббентропа.

Что касается утверждений Госдепартамента о «точном отчёте» и «точном анализе» в источнике нацистского происхождения, то они, деликатно говоря, не очень профессиональны, так как дипломатические оценки, слухи, догадки, гипотезы, версии, озарения, чтения по символике или звёздам по определению субъективны и ангажированы. Не каждый дипломат отважится доносить то, о чём не хотят слышать, и прослыть «белой вороной». Большинство предпочитает докладывать то, что согласуется с линией политического руководства, и отбрасывать или приглушать то, что идёт вразрез с ней. Субъективизм тривиально пронизывают и дипломатическую деятельность, и отчёты о ней. Наверное, было бы довольно странно, если было бы иначе.

Никакого исключения не составляют и бумаги Риббентропа. Желаемое выдаётся в них за действительное даже в большей мере, чем обычно, в силу присущего нацистскому режиму экстремизму с его гипертрофированными крайностями. А чего больше всего хотел Риббентроп, отправляясь

22 августа 1939 г. в Москву, о том американский Госдепартамент осведомлён лучше остальных. И едва ли не в режиме реального времени.

В самом деле, не позднее 25 августа 1939 г. Э. Биддл,посол в Варшаве, проинформировал Вашингтон о раздвоении Риббентропа между мечтаниями и реальностью. Цитируем: «Жувеналь из Пари-Суар сообщил, что в его разговоре с Риббентропом в Кёнигсберге (по пути в Москву) Риббентроп создал у него впечатление, что он видит соглашение о ненападении с Москвой как альянс». (Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. 1939. Vol. I. General. — Washington: Government Printing Office. 1956. P. 367).

Заметим, московского соглашения ещё нет. На протяжении всего полёта из Кёнигсберга в Москву, свыше трёх часов формулировки будет править в самолёте и шлифовать начальник правового отдела МИД Германии Ф.Гаус. Тем не менее курс нацистской пропаганды уже задан — ненападение следует преподносить как альянс.

Неотличимость в сознании Риббентропа пакта о ненападении от пакта об альянсе зафиксирована с клиническим бесстрастием. Нацистская доминанта предельно ясна, как и то, в какой мере и насколько дисциплинированно следовали ей подчиненные Риббентропа. Раз уж Берлин хотел выдать обязательство о ненападении за обязательство о союзе, тогда в таком ключе и направлял инструкции составителям дипломатических отчётов и депеш.

Быть может, мы сбились на ложный след пустых домыслов? Отнюдь. Немецкий посол в Англии, Г. фон Дирксен, имел возможность на личном опыте убедиться, что Риббентроп «подражал методам Гитлера, не желая слышать ничего, что не соответствовало его взглядам на положение в мире». (Dirksen H. Moscow, Tokyo, London: Twenty Years of German Foreign Policy. — London: Hutchinson & Co (Publishers) Ltd. 1951. P. 230).

Для Госдепартамента США взгляд Риббентропа на московский пакт о ненападении не составлял секрета с августовских дней 1939 г. Нацистский режим проводил политику блефа в «войне нервов», а потому везде силами всех своих посольств в мире и средств массовой информации создавал масштабную иллюзию альянса с Советским Союзом. Ларчик открывался просто: гитлеровская Германия жаждала, чтобы Англия и Франция объявили войну СССР. (Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. 1939. Vol. 1. General. — Washington: US Government Printing Office. 1956. P. 451).

И «демократическая» Британия, и нацистский рейх одинаково были заинтересованы в такой международной комбинации, при которой они вели бы войну руками Советского Союза, только нацистский рейх против Британской империи, а Британская империя — против нацистского рейха. Они перетягивали друг у друга «советскую карту», завлекая Москву в фиктивный союз. Однако Москва сумела избежать как английской, так и нацистской западни, хотя лавирование и маневрирование между «демократической» Сциллой и тоталитарной Харибдой не обошлось без тяжёлых просчётов, потерь и жертв.

Несомненно, что в бумагах Риббентропа немало таких, которые призваны создавать и внушать нацистскую иллюзию альянса с СССР. И когда Вашингтон издал исключительно нацистский по содержанию сборник, да ещё с подлогами и подтасовками, то это означает не что иное, как подмену исторической правды нацистской ложью. По законам пропагандистского жанра, США теперь приходится доказывать, что нацистская ложь — это не ложь, а «правда». Сотрудники американского Госдепартамента осмеливаются даже поминать всуе «истину».

Имеется простой способ проверки, чего стоит весь вашингтонский сборник бумаг Риббентропа. Взятая сама по себе, дипломатическая переписка особой ценностью не обладает, так как включает минимум фактов и максимум фантазий на заданную тему. Гораздо более информативны инструкции, направляемые исполнителям. Лишь в единстве с такого рода инструкциями раскрывается значимость дипломатических посланий, депеш и отчётов.

Возьмём, к примеру, памятную записку Шнурре от 27 июля 1939 г. Она помещена в вашингтонский сборник и начинается, конечно же, со ссылки на ту «инструкцию», согласно которой он, Шнурре, охаживал советского поверенного в делах Астахова и торгового представителя Бабарина в процессе устроенного для них роскошного ужина в престижном берлинском ресторане. (Nazi-Soviet Relations, 1939—1941. Documents from the Archives of The German Foreign Office / Edited by R.J. Sontag and J.S. Beddie. — Washington: Department of State. 1948. Р. 32). Где эта инструкция? Её нет. Как нет и прочих инструкций. В сборнике опубликованы лишь считанные и лапидарные инструкции Ф.-В.Шуленбургу: встретиться с Молотовым, вручить Молотову для Сталина, узнать у Молотова и т. д.

Неужто отчёты сохранились, а инструкции испарились? Такого не может быть. В пухлом, объёмом свыше 400 стр., сборнике не нашлось места для инструкции для Шнурре по важнейшей якобы, чуть ли не поворотной встрече? И это маловероятно. Причина в другом: инструкция сразу показала бы, где и как перо Шнурре обращало нацистские посулы и предложения в запросы советских собеседников. Нечего и говорить, что отчёт Астахова во всех принципиальных пунктах, например относительно Данцига, кардинально расходится с отчётом Шнурре, как будто оба беседовали, находясь в разных ресторанах, а не за одним столом. На деле было так: Шнурре предлагал, Астахов слушал. (См.: Год кризиса. 1938-1939: Документы и материалы. Т. 2. — М.: Политиздат. 1990. С. 137—140).

Неудивительно, что 2 августа Риббентроп расписался в полной неосведомлённости насчёт советской позиции, ибо советских предложений Астахов 26 июля не имел, а потому излагать не мог: «Я не знаю, конечно, по какому пути намерены идти у вас». (См.: Документы внешней политики. 1939. T. XXII. Кн. 1: Январь-август. — M.: Международные отношения. 1992. С. 568). 28 июля 1939 г. Астахов получил телеграмму Молотова: «Ограничившись выслушиванием заявлений Шнурре и обещанием, что передадите их в Москву, Вы поступили правильно». (См.: Год кризиса. 1938—1939: Документы и материалы. Т. 2. — М.: Политиздат. 1990. С. 145). Информация от Астахова действительно верная: он только слушал да выслушивал.

Бумаги Риббентропа не врут, их отличает «точный отчёт» и «точный анализ» — так заверял мировое общественное мнение американский Госдепартамент в 1948 г. Сверка с советскими документами убеждает в обратном. По законам элементарной логики получается одно из двух: если не врут бумаги Риббентропа, значит, врут бумаги Госдепартамента США. Американская пропаганда даже не заметила, как сделалась нацистской.

Перейдём к вопросу об аутентичности бумаг Риббентропа. Этот вопрос, с точки зрения науки — первоочередной, Вашингтон предпочёл «не заметить». Конечно, что обязательно для науки, то вовсе не обязательно для вашингтонской пропаганды. Чувствуя за собой историческую правоту, Советский Союз настаивал на «верификации» бумаг Риббентропа и 10 февраля 1948 г. официально потребовал, чтобы нации, объединённые войной, совместно проверили аутентичность односторонне подобранных и опубликованных материалов.

Отозвались ли Соединённые Штаты на советское требование, вполне справедливое? Нет, они отклонили его. На каком основании? На том, что предложенная процедура поставит под угрозу весь американский проект фальсификации предвоенных отношений между СССР и нацистским рейхом. Цитируем: «Совместная „проверка” предполагает право индивидуального вето на включение конкретных документов по политическим причинам. Несомненно, возникнут серьёзные разногласия во мнениях, и завершение проекта будет поставлено под угрозу». (Foreign Relations of the United States. 1947. Vol. III. The British Commonwealth; Europe. — Washington: Government Printing Office. 1972. P. 652).

Что и говорить: объяснение выставлено чрезвычайно убедительное — стоит лишь допустить к верификации нацистских архивов представителей Советского Союза, Англии и Франции, и на американском проекте фальсификации можно будет поставить крест.

Вашингтон, что характерно, возражал против привлечения не только советских, но даже британских и французских специалистов по источниковедению. И было отчего.

Французы, почуяв нечистоплотность американского проекта, с порога дали понять, что умывают руки. В меморандуме начальника отдела исследований «исторической политики» (Ноубла) для заместителя директора Управления по европейским делам (Томпсона) от 26 декабря 1947 г. отражена любопытная реакция советника французского посольства в США А.Ваплера. Цитируем: «Г-н Ваплер выразил большое удовлетворение по поводу предлагаемой публикации. Однако он сказал, что его правительству придётся умыть руки от этого предприятия. Оно (правительство Франции. — С.Г.) будет удовлетворено американским решением и будет радо не брать на себя ответственность за это решение».

Поистине, нет худа без добра. А.Ваплер даже галантно поблагодарил Госдепартамент за то, что администрация США не соизволила — таковы уж каноны американской «демократии» и «открытой дипломатии» — проконсультироваться с французским правительством «заранее», потому что теперь оно избавлено от «необходимости принимать решение по этому вопросу». (Ibid. P. 647).

Правительство Франции открестилось от американской фальшивки: оно «ограничилось заявлением, что с ним не консультировались перед публикацией, что, конечно, соответствует его ранее объявленному намерению умыть руки». (Ibid. P. 650). Предсказуемо уклонилось оно и от поддержки советского требования о верификации, сочтя более благоразумным не оказаться между вашингтонским молотом и московской наковальней.

Надежд Вашингтона не оправдало и английское правительство. Министр иностранных дел Э.Бевин пояснил, «что не станет из-за публикации в другой стране спешить „вырывать из контекста одну конкретную вещь без тщательного рассмотрения остального”. Он выразил сомнение относительно того, является ли американская публикация самым мудрым способом решения проблемы, и отметил, что он представлял, что вопрос „будет рассматриваться в отношении других союзников как всеобъемлющее историческое заявление”, и понятия не имел, что материал будет опубликован вне контекста». (Ibid. P. 649).

Думается, предельно ясно, чего именно опасался Вашингтон в случае совместной проверки бумаг Риббентропа — полного и неопровержимого разоблачения состряпанной фальшивки. При доступе к ним специалисты других стран увидят те самые нацистские инструкции, которые документально подтвердят, что пакта о ненападении с СССР добивался именно гитлеровский режим, чтобы провести и не переступать ту черту, за которой нацистский вермахт столкнётся с Красной Армией и будет отброшен назад.

Вне всякого сомнения, обнаружится ворох нацистских бумаг, в которых запечатлены усилия американской и британской дипломатии подтолкнуть гитлеровскую агрессию на Восток. Не исключено выявление связи между миссией в европейские столицы воюющих держав (Рим, Берлин, Париж, Лондон) заместителя американского госсекретаря С.Уэллеса в феврале-марте 1940 г. и майской, 1941 г., миссией Гесса в Англию. Возможно, прояснятся те причины, по которым интересам США и Англии отвечало не частичное, а тотальное поражение пилсудской Польши. И уж точно подтвердится антигитлеровский характер московского пакта о ненападении.

* * *

Советский Союз, разумеется, моментально отреагировал на появление вашингтонского сборника, пропагандирующего взгляд нацистского преступника Риббентропа, который преподносил московский пакт о ненападении как пакт о нацистско-советском альянсе. В 1948 г. опубликованы отповедь американским фальсификаторам и двухтомный «архив Дирксена» (Фальсификаторы истории. (Историческая справка). – М.: Госполитиздат. 1948; Документы и материалы кануна второй мировой войны. В 2-х т. — М.: Госполитиздат. 1948); в США появилась книга с критическим комментарием, который связывал скатывание Вашингтона на нацистскую точку зрения с «холодной войной». (Pritt D.N. The State Department and the Cold War. A commentary on its publication, «Nazi-Soviet Relations, 1939—1941». — New York: International Publishers. 1948).

Но в то время авторы критических изданий ничего не знали о проекте американского Госдепартамента по фальсификации московского договора о ненападении. Их критика только прибавила бы в убедительности и доказательности, если бы они имели возможность ознакомиться с меморандумами и записками по поводу подготовки и публикации фальсифицированной истории нацистско-советских отношений.

В последующий период вся критика московского пакта о ненападении основывается в той или иной мере на американском издании бумаг Риббентропа, т. е. представляет собой критику, нацистскую по своему генезису. Этот пакт служил орудием межнационального раскола и развала Советского Союза. Теперь тот же пакт используется для раскола и разрушения России.

По сравнению с нацистско-американским первоисточником в разыскании и сборе дополнительных фактов для обвинения СССР в альянсе с гитлеровской Германией критики особо не преуспели. Им приходится изобретать очередные фальшивки, подобные подложной «записке Хильгера», которую невесть как «открыла» бездарный компилятор И.Фляйшхауэр, далёкая от науки и чуждая элементарной этике. (Fleischhauer I. Der deutsch-sowjetische Grenz- und Freundschaftsvertrag vom 28. September 1939. Die deutschen Aufzeichnungen uber die Verhandlungen zwischen Stalin, Molotov und Ribbentrop in Moskau // Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte. 1991. № 39. Heft 3. S. 447—470). Внятно и членораздельно объяснить происхождение «записки Хильгера» автор не сумела, да особо и не старалась. На вопросы источниковедческого характера ответить ей нечем. Тот факт, что «записку» широко растиражировали и её можно повстречать даже в респектабельных томах в составе документов внешней политики, указывает на межеумочное положение, в какое отечественная историческая наука — и не только — попала в постсоветские времена.

Фальсификаторы привлекают международное право:

безуспешно

Вашингтон рассчитывал на антисоветский эффект своего проекта нацистского преломления советской истории предвоенного периода. Составители и публикаторы нацистских бумаг Риббентропа надели маску беспристрастности, вследствие чего поостереглись поднять вопрос, насколько московский договор о ненападении от 23 августа 1939 г. соответствовал нормам и принципам международного права. Впрочем, по данному вопросу дебаты шли за рубежом уже вовсю со времени поражения пилсудской Польши.

Когда в позднем СССР «пакт Молотова — Риббентропа» превратился в орудие разрушения централизованного государственного устройства, антисоветские политические силы развернули также правовой фронт — на рубежах международного права. Доказать ничего не доказали, но шум подняли вселенский и на умонастроения всё же повлияли, естественно — деструктивно.

На разрушении СССР деструктивный процесс не завершился. Он перекинулся на постсоветскую Россию, ибо её существование несовместимо с мировой гегемонией американского империализма. «Мир без СССР» стал реальностью, и Американская империя перешла к другому проекту — «Мир без России».

Ради завоевания умов, комплектования антироссийской «пятой колонны» и геополитической изоляции России открыты «войны историков» и «войны исторической памяти». Повод? Всё тот же «пакт Молотова — Риббентропа». Вашингтонские стратеги пустили его по второму кругу. На сей раз — с пропагандистским рефреном, что «нацистско-советский» сговор был якобы вопиющим попранием цивилизованных основ международного права.

Заход фальсификаторов со стороны международного права столь же бесполезен, сколь и бессмыслен. Попытки поставить международное право на службу американской «исторической политике» могут идти разве лишь не от большого ума. Дабы не быть голословными, приведём жалкий опыт отечественных историков, которые, в сущности, откликнулись на заокеанский запрос.

Одними из первых мантию дилетанта от юриспруденции примерили на себя М.И.Семиряга и С.З.Случ. Здесь не место вдаваться в подробности, кто из них занялся не своим делом, а кто своим. Важно то, что оба незнакомы ни с историей, ни с предысторией того вопроса, по какому взялись рассуждать: оба принялись открывать Америку.

Критика московского пакта под предлогом международного права давно откристаллизовалась в фирменный знак польской эмиграции и польского правительства в изгнании. Библиография сложилась немалая, и для экономии места мы сошлёмся только на работу С.Грабского, изданную в 1943 г. (Grabski S. The Polish-Soviet Frontier. — Bombay: The Indo-Polish Library. 1943).

В 1958 г. вопросу о соответствии московского пакта о ненападении нормам и принципам международного права предметную статью посвятил американский правовед Дж. Гинзбургс. (См.: Ginsburgs G. A Case Study in the Soviet Use of International Law: Eastern Poland in 1939 // The American Journal of International Law. 1958. Vol. 52. No. 1; на русском см.: Гинзбургс Дж. Следовал ли Советский Союз международному праву: случай Восточной Польши в 1939 г. // Экономист. 2025. № 1). Вердикт специалиста гласит: факты безупречны и однозначно говорят в пользу СССР; техника же юридического их оформления и объяснения не без шероховатостей и носит иногда следы неряшливости. Надо заметить, статья писалась в тот период, когда в США давали знать о себе рецидивы маккартизма, и потому от автора потребовалось, кроме знания предмета, ещё и гражданское мужество. Тем ценнее его аргументация и выводы. В дальнейшем, насколько известно, они под сомнение не ставились.

Если М.Семиряга и С.Случ захотели привлечь международное право к обвинению московского пакта о ненападении, то им следовало начать с уяснения, почему доводы авторов польской эмиграции — а среди них хватало юридически подкованных — оказались несостоятельными, после чего вникнуть в аргументацию, подробно изложенную в статье Дж.Гинсбургса, и попытаться, если получится, найти в ней логически или юридически уязвимые звенья.

Оба критика могли бы облегчить себе задачу, разгадав для начала простой правовой казус: какие международно-правовые акты и нормы исключили признание Советского Союза агрессором в результате сентябрьского, 1939 г., «освободительного похода»? Обращение к учебникам и руководствам по международному праву, сразу подскажем, мало помогло бы им, ибо было бы столь же напрасным, как и апелляция к абстрактному там, где требуется анализ конкретного. Увы, познания обоих в области права просто удручающие.

Так, положившись на осведомлённость по правовым вопросам, М.Семиряга доверился непроверенному источнику и попался на удочку убогой дезинформации. Цитируем: «19 сентября в Москве была получена англо-французская нота, в которой содержалось требование прекратить продвижение советских войск, а затем и вывести их из Польши. В противном случае, говорилось в ноте, в соответствии с польско-французским союзническим договором объявление войны Советскому Союзу может произойти автоматически». (Семиряга М.И. Сталинизм и предвоенный политический кризис // Уральский вестник международных исследований. — Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та. 2006. Вып. 6. С. 65).

В цитированном пассаже нет ничего, кроме откровенной «липы». Любой мало-мальски сведущий в международном праве с первого взгляда заметил бы дикий абсурд, ибо нота как-никак отличается от ультимативного требования. В действительности Москва не получала ни ультиматума, ни ноты. В этом легко удостовериться хотя бы по мемуарной литературе, не говоря уже об официальных изданиях. Вот что записал 19 сентября 1939 г. советский посол в Лондоне И. Майский: «Вчера поздно вечером британское правительство сделало беззубое заявление, даже не протест, относительно наших действий в Польше». (The Complete Maisky Diaries. Volumes 1-3 / Edited by G. Gorodetsky. — New Haven and London: Yale University Press. 2017. Р. 623).

На протяжении 17—18 сентября 1939 г. польские послы в Вашингтоне, Лондоне, Париже, следуя наставлению Й.Бека, польского министра иностранных дел, впустую выклянчивали хотя бы формальный протест, не говоря уже о ноте. В Вашингтоне граф Е.Потоцкий попытался даже обманом вытянуть из американского Госдепартамента желаемое, но удовольствовался сдержанным отказом. В Лондоне кипучую деятельность развил граф Э.Рачинский, обрушив на кабинет Чемберлена град запросов, требований, обид и претензий. Но тщетно. Курьёзно, между прочим, что на безрезультатные усилия польскую дипломатию обрёк сам Э.Рачинский, ещё 25 августа 1939 г., когда собственноручно подписал англо-польский пакт о взаимопомощи, не разглядев вместе с юридическим спецпосланником В.Кульским его антипольской подкладки.

За исключением антипольской направленности англо-польского пакта, остальные факты давно и хорошо известны. Как можно было «купиться», находясь в здравом уме и трезвой памяти, на ахинею о «ноте»? Должно быть, историка попутала тогда нелёгкая.

Неспособный отличить заявление от протеста, протест от ноты, а ноту от ультиматума, М.Семиряга вознамерился судить, отвечал московский пакт о ненападении международному праву или не отвечал. Смелость, конечно, города берёт, но, похоже, не в этом случае. Относительно же дерзаний С.Случа на ниве юриспруденции можно сказать просто: они сродни сизифову труду.

Почему М.Семиряга очутился в неприглядном для квалифицированного историка положении, да ещё в компании С.Случа? Должна же быть на то хоть какая-то причина. И таковая нашлась. Оказывается, критика московского пакта о ненападении тождественна для него критике сталинизма. Цитируем: «Сама логика перестроечного процесса в Советском Союзе формирует негативное отношение к советско-германским договоренностям 1939—1941 гг. и другим внешнеполитическим актам сталинского руководства». (Семиряга М.И. Тайны сталинской дипломатии. 1939—1941. — М.: Высшая школа. 1992. С. 293).

Логику, кстати, М.Семиряга мог бы смело оставить в покое, как и международное право. В цитированной фразе он, едва ли догадываясь о том, расписался в ошибке ложного отождествления. Ту же ошибку, что симптоматично, совершает польский историк М.Корнат. Он тоже списывает критику «пакта Молотова — Риббентропа» на «критику сталинского правительства СССР» и заодно проливает крокодилову слезу: «Ведь российский народ стал самой большой жертвой преступной политики Сталина». (Корнат М. Польско-российский конфликт на почве истории // Независимая газета. 2020. 29 ноября).

Итак, в конце концов для критиков мало-помалу проясняется, на чьей стороне международное право. Они не в состоянии подобраться к московскому пакту от 23 августа 1939 г. со стороны международного права: в нём не найти оснований для обвинения. Зато, просвещают нас М.Семиряга и М.Корнат, такое основание воплощено в сталинизме. Ход их мысли таков: московский пакт о ненападении — это акт «сталинского руководства»,

а поскольку оно «преступно», то преступным является сам пакт. При движении в обратном порядке получается: кто отводит критику пакта о ненападении, тот льёт воду на мельницу «сталинского руководства».

Почему, спросим, не на мельницу истины, международного права или исторической правды? Потому что критики напрочь забыли о науке, равно как о том, что наука служит истине, а не сталинизму или антисталинизму. Их критика антинаучна, ибо не ведёт к истине. Для науки сталинский режим выступает таким же объектом познания, как и любой другой: нацистский, пилсудский, консервативный, псевдодемократический, изоляционистский, компрадорский, вассальный, имперский, колониальный и т. д. Никакого табу на исследование «сталинской политики» наука не устанавливает. Никакой идеализации «сталинского руководства» наука не допускает. Но путь к истине сам должен быть истинным, с чем у критиков, как мы убедились, сплошная беда.

Проще простого объявить «преступными» все деяния «преступного» режима и априори задать «негативное отношение» к ним. Но это было бы в разладе с законами элементарной логики. Для начала надо доказать всё же, что режим и впрямь преступный. Но даже если такое доказательство получено и протестировано на опровержимость, оно всё равно не дает основания для заключения о преступности всех актов преступного режима.

За одно и то же преступление дважды не наказывают — это хрестоматийный принцип права. Представим на мгновение, что ошибка ложного обобщения восторжествовала и что ни делал бы осуждённый преступник, каждое его действие, например каждый вздох, автоматически приравнивается к преступлению. Тогда наказание следовало бы за наказанием, превратилось бы в непрерывную последовательность и переросло в пожизненное. Право и судебно-пенитенциарная практика находятся в ладах с логикой, вследствие чего по пути ложного обобщения и ложного отождествления не идут. Мы вправе констатировать, что алогичность ссылок на «сталинское руководство» в контексте московского пакта о ненападении бесспорна.

Таким образом, безрадостный опыт «хождения» историков в область международного права закончился убедительным доказательством того факта, что таким путём договор о ненападении, заключённый в Москве, не опорочить. В юридическом аспекте он неуязвим. Фальсификаторам не остаётся ничего иного, как бичевать сталинизм.

Госдепартамент США вздумал в 1946—1947 гг. переписывать советскую историю пером нацизма, а историки, подобные М.Семиряге и М.Корнату, перо нацизма обратили в перо антисталинизма. Названия перьев разные, а предназначение одинаково — зачёркивание и перечёркивание исторической правды. Ведь помимо московского пакта о ненападении за критику «сталинского руководства» или «сталинского правительства СССР» можно выдать критику всего, что заблагорассудится: электрификации, индустриализации, поголовной грамотности, московского метрополитена, «Ленфильма», ракетно-ядерного паритета, атомной энергетики, прорыва в космос, антигитлеровской коалиции, Сталинградской битвы, Победы советского народа в Великой Отечественной войне. «Негативное отношение» к истории советского периода роднит нацизм и антисталинизм, делая их одного поля ягодой.

Нам неведомо, знает М. Корнат об американском проекте фальсификации московского пакта о ненападении или не знает. Но мы с полным на то основанием можем констатировать, что антинаучная критика «пакта Молотова — Риббентропа» отвечает интересам Американской империи,

а не российского народа, показной заботой о котором польский историк отвлекает от реального бенефициара искажения исторической правды.

Сталинский режим есть за что критиковать и незачем идеализировать. Счёт к нему со стороны науки в области экономики, идеологии и политики гораздо более строгий, чем могут вообразить себе все его незадачливые критики вместе взятые. Определённые вопросы возникают и в отношении московского пакта от 23 августа 1939 г. Однако, и в этом вся суть, вопросы связаны исключительно с формой пакта, но не содержанием и направленностью.

И по содержанию, и по своей направленности московский пакт о ненападении являлся антигитлеровским.

Цель Кремля: деоккупация западнорусских земель

Доводы «за» и «против» заключённого в Москве договора о ненападении между гитлеровской Германией и Советским Союзом обширны, разнообразны и во многом шаблонны. Хотя их модифицируют за счёт оттенков или нюансов, в целом они уже устоялись. Мы не будем повторять их, а сразу перейдём к сути, потому как до сих пор она ускользала от должного внимания.

В течение 23 и 25 августа 1939 г. мировая политика стала свидетелем двух событий — столь же парадоксальных, сколь и беспрецедентных. В Москве 23 августа гитлеровский министр иностранных дел И.Риббентроп подписал антигитлеровский, в сущности, пакт о ненападении, а через один день, 25 августа, в Лондоне польский посол Э.Рачинский поставил подпись под антипольским пактом о взаимной помощи. Оба события находились в причинно-следственной зависимости, несмотря на их разделение в пространстве и времени.

Англо-польский пакт о взаимопомощи, формально вроде бы ставший ответом на московский пакт о ненападении, на самом деле подкрепил его антигитлеровскую направленность. Почему? И каким образом? Пунктирно обозначим сцепление соответствующих звеньев в причинно-следственной цепи событий.

Договор о ненападении между нацистским рейхом и Советским Союзом был рассчитан, безусловно, на случай «второго Мюнхена», т. е. на мирную конференцию по типу Мюнхенской в 1938 г. Если дело дошло бы до такого варианта, Берлин потребовал бы освобождения этнографически немецких областей, входивших в состав пилсудской Польши, а Москва — этнографически русских. Секретным протоколом СССР конкретизировал и застолбил свою заинтересованность в деоккупации западнорусских земель. Тем самым Москва прямо и недвусмысленно предупредила гитлеровскую Германию о советской стоп-линии для вероятной нацистской агрессии на Восток.

В литературе по американскому проекту фальсификации советской истории, в «покаянной литературе», писанной теми, кто зациклился на сталинизме, а также в реваншистской литературе «исторической травмы», писанной апологетами пилсудчиков или «лесных братьев», московский пакт о ненападении стереотипно, по одним и тем же лекалам вписывается в жупел договоренности нацистов и сталинистов о совместном разделе Польши путём войны. В качестве доказательства выставляется секретный протокол. Но ссылкой на него обличители побивают лишь самих себя. Они крайне плохо изучили тот источник, который привлекают для обвинения, и он каждым своим пунктом мстит им.

Во-первых, секретный дополнительный протокол изложен в терминах мира, а не войны. «Случай территориально-политического переустройства» — это территориальное переустройство, достигнутое на основе международной конференции с участием основных враждующих империалистических держав Европы — Англии и Германии, Франции и Италии. Они вряд ли допустили бы Советский Союз на свою конференцию, как не допустили его и в Мюнхене 1938 г. Но требования СССР, обусловленные принципом национального самоопределения, обязалась поддержать фашистская Германия, по аналогии с тем, как годом ранее она поддержала территориальные требования Венгрии и Польши.

Во-вторых, в лексиконе нацистского рейха политическая терминология и политический лексикон неизменно применялись для указания на дипломатию, конфиденциальные встречи и беседы, переговоры и конференции. Какие-либо исключения из данного правила неизвестны. Поэтому бесспорно, что «территориально-политическое переустройство», сформулированное в секретном протоколе, однозначно подразумевало ненасильственный способ осуществления, без обращения к оружию.

В-третьих, о «территориально-политическом устройстве» сказано применительно к отдельным областям не только Польши, чего обличители не приметили. Кроме Польши, точно такая же формулировка использована в отношении четырех других стран — Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы.

Возможно ли, чтобы одна и та же формулировка, охватывавшая пять стран, подразумевала войну только лишь для одной из них и мир для всех остальных? Возможно ли, чтобы одна и та же формулировка означала сговор нацистского рейха и Советского Союза о совместном нападении на Польшу и одновременно исключала такой сговор в отношении Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии? Нет, невозможно.

Критерий истины, напомним, — практика. На практике совместного военного выступления гитлеровской Германии и СССР против Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии не было, и не могло быть. Точно так же формулировкой секретного протокола оно исключалось и против Польши.

Секретный дополнительный протокол лишает смысла любую попытку выдать формулировку о «территориально-политическом переустройстве» за сговор о войне с целью раздела Польши. Обличители явно попали здесь впросак. Их «доказательство» обернулось против них же. Мудрое правило — «не рой яму другому» — сработало и на сей раз, в пользу исторической правды.

Не имея фактов и доводов, обличители дрейфуют от науки к антинауке. Мы уже показали, как оплошал М.Семиряга, клюнув на фальшивку. По той же дорожке катится М.Корнат. В статьях для польской аудитории он изъясняется более раскованно, без сдержек и противовесов. Его писания заметно эволюционировали со временем и не оставляют сомнения, что он прибился в конце концов к реакционному и антинаучному лагерю апологетов пилсудского режима. Теперь его мало интересуют факты, их раскапывание, систематизация, классификация и причинно-следственный анализ. Ныне он пробавляется старыми и чужими домыслами, изображая их новыми и своими.

За недостатком аргументации М.Корнату приходится описывать московский пакт о ненападении в истеричных нотках. Цитируем: «Это не был пакт о ненападении. Он заключён для войны. Эта война стала неизбежной… Это был не союз де-юре. Но тактический союз двух тоталитарных держав». (Kornat M. Pakt Ribbentrop-Molotow. Interpretacje, mity, rzeczywistosc // Dzieje Najnowsze. 2020. Nr. 1. S. 116).

Публикация датирована 2020 г. Почти четырьмя десятилетиями ранее точь-в-точь то же самое и теми же словами походя поведал эклектик, пустозвон и просто путаник Э.Нольте: «это был пакт войны». (Nolte E. La guerra civil europea 1917—1945: nacionalsocialismo y bolchevismo — M`exico: FCE. 2001. P. 305). Небезынтересно, что сей любитель порассуждать обо всём и ни о чём тоже «поработал над собой», сделавшись на ветрах «перестройки» идеологом нацистской апологетики, ибо ещё двумя десятилетиями раньше, в начале 1960-х гг., его философская рефлексия струилась аккурат в противоположном ключе: «Советский Союз до пакта Гитлера — Сталина… и даже после него … не мог ставить себе целью войну». (Nolte E. Three Faces of Fascism: Action Francaise, Italian Fascism, National Socialism. — New York: Holt, Rinehart, and Winston. 1966. P. 489).

Ссылка на опус Э.Нольте в статье М.Корната опущена: надо полагать, он лично додумался до пакта «для войны», а не вошёл в давно открытую дверь и повторил чужие звуки словно попка-дурак.

Тот факт, что московский пакт о ненападении был рассчитан на «второй Мюнхен», установлен твёрдо и неопровержимо. И Советский Союз, и гитлеровская Германия склонялись к выводу, что Британия, когда «война нервов» дойдёт до кульминационной точки, вновь проделает тот же самый трюк, как с Чехословакией, и окажет давление на Польшу, чтобы она капитулировала по вопросу о Данциге и «коридоре в коридоре». Но пакт не терял силу также в случае войны и послевоенной конференции. Советский Союз чёрным по белому предупредил нацистский рейх, что как бы ни обернулось дело — миром или войной — переход обозначенной в секретном протоколе границы советской сферы интересов прекращает советское обязательство о ненападении.

Чем руководствовался Советский Союз? Он руководствовался оценкой тогдашней международной ситуации, пониманием угрозы стремительного приближения гитлеровской агрессии вплоть до непосредственной границы СССР. Опасность замены польской оккупации западнорусских земель их немецко-фашистской оккупацией выглядела серьёзной. Причём внутренний и социальный её аспект перевешивали по значимости внешний и военный. Если Москва заняла бы позицию бездействия, допустив переход Западной Белоруссии и Западной Украины под нацистскую оккупацию, то потерпела бы такое морально-политическое поражение, которое нанесло бы сокрушительный удар по морально-политическому единству народа и сталинского режима.

Война подступала к порогу неотвратимо и стремительно. А в условиях войны сила общества прямо пропорциональна его морально-политической сплочённости, его сознанию правоты своего дела.

Готовясь к войне с нацистским агрессором, отступать Москве было уже некуда. Допустить, чтобы польская оккупация западнорусских земель сменилась их немецко-фашистской оккупацией, Кремль не мог. Для него наступил тот момент, когда западнорусские земли должны были быть деоккупированы: вчера это было бы рано, а завтра — стало бы поздно. Время пришло. Цель определилась. Она состояла, как минимум, в предотвращении нацистской оккупации западнорусских земель — земель Западной Белоруссии и Западной Украины. А как максимум — в предотвращении нацистской оккупации также Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии. «Сфера интересов» Советского Союза и впрямь очерчивалась сферой антигитлеровской безопасности в Восточной Европе.

Обличителям и фальсификаторам, которым невдомёк даже, что они обслуживают интересы мировой гегемонии США, нет дела до исторических реалий предвоенных месяцев 1939 г. и жизненно важной необходимости формирования по-настоящему действенной советской антигитлеровской коалиции на западном направлении. Вопреки всяким домыслам, Москва в целом верно разобралась в хитросплетениях создавшейся в то время мировой обстановки. И предельно точно наметила первоочередную цель — недопущение немецко-фашистской оккупации западнорусских земель.

Московский договор о ненападении завоеван

благодаря полководцу Г.К.Жукову

«Исторически травмированные» и «покаянные» авторы муссируют вопрос о «плате», какую Советский Союз требовал якобы за своё участие на «Восточном фронте», запланированном Британской империей. По их трактовке, «западные демократии» отказались платить, и потому альянс с ними не состоялся, тогда как Гитлер, мол, дал отступные Сталину, согласился на «раздел добычи» и получил компенсацию в виде пакта о ненападении. Это опять-таки песочная фантазия, несовместимая с историческими фактами.

Реалии были совсем иными. Не нацистскому рейху, а Советскому Союзу следовало «заслужить» пакт о ненападении. Гитлеровская верхушка хотела посмотреть вначале, чего стоит СССР, на что он способен. Нацистская клика боялась продешевить. Если СССР слаб настолько, что подобен колоссу на глиняных ногах, то проще отвести ему очередь следующей жертвы, вместо того чтобы предлагать пакт о ненападении.

Подспорьем Берлину, словно по заказу и как нельзя кстати, пришёлся вооруженный конфликт на Халхин-Голе, который вспыхнул в мае 1939 г. Поначалу дела советско-монгольской группировки складывались не лучшим образом. Поэтому Э.Вайцзеккер, заместитель Риббентропа, 21 мая 1939 г. направил немецкому послу в Москве, Ф.-В.Шуленбургу, приказ из рейхсканцелярии остановить заигрывание с Кремлём. Гитлеровская клика два месяца выжидала и присматривалась, чем обернётся битва на Халхин-Голе, каким образом проявит себя боевая мощь СССР. Немецкий военный атташе безотлучно находился в боевых порядках Квантунской армии, оперативно информируя Берлин о ходе военных действий.

Коренного перелома советско-монгольская группировка добилась 20 июля, проведя блестящую по меркам военного искусства операцию. Помимо победного результата, прикомандированных к немецкому военному атташе наблюдателей особенно впечатлило взаимодействие всех родов войск: пехоты, авиации, мобильных и бронетанковых частей. Получив донесения с поля сражения, Берлин понял, что Японии не по силам отвлечь Красную Армию на Дальневосточный фронт, а значит, СССР в состоянии выставить против нацистской Германии основные силы. Такая перспектива абсолютно не устраивала в то время гитлеровскую клику, и после 20 июля 1939 г. она дала команду Риббентропу на возобновление сближения. Дальше колесо гитлеровской дипломатии завертелось на московском направлении как сумасшедшее.

Дальневосточной победой СССР вынудил нацистский рейх пойти на антигитлеровский пакт, который ставил заслон на пути нацистской агрессии. Мы едва ли ошибёмся, если скажем, что заинтересованность нацистского рейха во взаимопонимании с СССР и готовность идти навстречу так далеко, как того пожелает Москва, обеспечило полководческое дарование Г.К.Жукова, в будущем прославленного советского маршала.

Подстрекательская британская гарантия от 31 марта 1939 г. цинично развернула нацистскую агрессию на Польшу и следом, как надеялись Вашингтон и Лондон, — на СССР. Но военное искусство и сила советского оружия, продемонстрированные на Халхин-Голе, заставили гитлеровскую клику пересмотреть свой план-график. На Дальнем Востоке СССР, верный своим обязательствам, защитил не только союзную Монголию — он защитил также и свои злободневные интересы на западном направлении.

С мощью и возможностями Красной Армии пришлось считаться: она на деле доказала, что СССР обладал как необходимыми, так и достаточными средствами для того, чтобы отбросить гитлеровский вермахт за линию своей сферы интересов. Если дошло бы до столкновения, если вермахту пришлось бы убираться восвояси, то морально-политическая победа Советского Союза перевесила бы военную: вермахт уже тогда лишился бы ореола непобедимости. Рисковать таким исходом гитлеровская клика боялась, а другого исхода гарантировать не могла. Ей пришлось занять позу просителя, согласного на всё.

В литературе, в том числе серьёзной, укоренилось мнение, будто в 1939 г. СССР стремился всячески избежать войны, будучи к ней неготовым. На основе реальных фактов и данных это представляется заблуждением. Советский Союз, напротив, обнаружил не просто готовность, а решимость воевать за обеспечение своей сферы интересов.

Исторические факты на сей счёт общеизвестны. Красная Армия до 15 сентября 1939 г. воевала на Дальнем Востоке против весьма непростого противника. С ноября 1939 г. Красная Армия воевала в «зимней войне» на Карельском перешейке, проводя крупную наступательную операцию в крайне тяжёлых условиях, против великолепно организованной стратегической обороны, имея перед собой умелого и упорного противника. Между прочим, если бы финский урок пошёл впрок, если бы советская оборона на западных рубежах была организована по финскому образцу 1939 г., итоги приграничного сражения в июне 1941 г. были бы на порядок благоприятнее для Красной Армии и ей не пришлось бы отступать позднее, истекая кровью.

Факты говорят сами за себя: безусловно, Красная Армия была готова остановить гитлеровский вермахт на «линии Керзона», т. е. силой пресечь немецко-фашистскую оккупацию западнорусских земель. К тому же подготовленными и обустроенными оборонительными рубежами в западнорусских областях вермахт не располагал, что являлось ещё одним весомым фактором в пользу взаимопонимания с СССР. К чему Советский Союз был действительно не готов, так это к тому, чтобы воевать за интересы Американской и Британской империй.

Э.Рачинский подписал 25 августа 1939 г. антипольский англо-польский пакт о взаимопомощи по недоразумению: Лондон хладнокровно загнал Варшаву в цейтнот и вынудил ошибиться. Гитлеровская клика, напротив, отдавала себе полный отчёт в антигитлеровском характере московского пакта о ненападении, но поделать ничего не могла — Красная Армия прочно связала ей руки. Инициатива исходила от Берлина, но условия диктовала Москва. Так и получился уникальный августовский парадокс 1939 г.: вначале гитлеровцы подписали антигитлеровский пакт, а следом поляки — антипольский.

Обличители живописуют соглашение о ненападении как «плату», «взятку», «подарок» с нацистской стороны. Они расцвечивают ложь. Пакт о ненападении явился завоеванием Красной Армии. Он не был и не мог быть завоеванием советской дипломатии, которая действовала вторым номером. Инициативой изначально владела гитлеровская дипломатия и всё время не упускала её. Упомянутая уже И.Фляйшхауэр наводила тень на плетень, когда с серьёзным видом транслировала высосанное из пальца сомнение: мол, неизвестно, кто кого подталкивал к пакту о ненападении. Ей достаточно было обратиться к давно установленным фактам, чтобы от неизвестности не осталось и следа.

Верхогляды видят только московские пакты от 23 августа и 28 сентября 1939 г. И не видят, что эти пакты положили начало масштабной экономической войне между СССР и гитлеровской Германией. Советскому Союзу пришлось с боем брать одну торгово-экономическую позицию за другой, добиваясь обмена сырья на технику и технологии военно-промышленного значения. На самом деле не только в политическом, но и экономическом отношении антигитлеровский характер московского пакта о ненападении раскрылся в полной мере. История сохранила важнейшие страницы экономической войны Советского Союза и нацистского рейха, и они, заметим, отличаются поистине драматическим накалом, отражая плохо скрываемую враждебность.

После августа 1939 г. нацистско-советские отношения не переставали быть отношениями вражды. Надо глухой стеной отгородиться от фактов, чтобы называть их «сотрудничеством» либо, и того больше, «союзом». Впрочем, напомним, с 1946 г. правда Вашингтону не нужна, она не в его интересах: ему нужен «эффект» — антисоветский в прошлом, антироссийский в настоящем.

Пакт мира или войны?

Перейдём теперь к навязчивой мантре, будто московский пакт о ненападении — это «пакт войны». Едва ли надо долго доказывать, что это сугубо пропагандистская мантра. Мы просто убедимся в её бездарности. Должно быть, весьма недалекими были те, кто выдумал её и пустил гулять.

Начнём с фактов. Соглашение о ненападении заключено в Москве

23 августа 1939 г. Через день, 25 августа, приказ о вторжении на территорию Польши на рассвете 26 августа ставка Гитлера отдаёт примерно в 15:00. В 16:30 в Берлин поступает известие о подписании в Лондоне англо-польского пакта о взаимопомощи. В 17:00 Рим уведомляет Берлин о невозможности принять участие в войне, поскольку она неизбежно выльется в англо-немецкую и, соответственно, англо-итальянскую, к чему Италия не готова. Три часа с лишним ставка Гитлера старается склеить «Стальной пакт», но безрезультатно: Рим неумолим. В 20:30 приказ о вторжении отменяется и немецко-фашистские войска прямо с марша отзываются назад, к местам дислокации. На англо-немецком направлении стартует лихорадка челночной дипломатии. 30 августа в «войне нервов» наступает кульминация, ставка Гитлера отдаёт приказ о вторжении в Польшу на рассвете 1 сентября.

Это хрестоматийные факты. Они с педантичной точностью отражены в мемуарных источниках — Гальдера, Геббельса, Манштейна и пр. Нас интересует, дают ли они хоть какие-то основания для заклинаний, что «пакт Молотова — Риббентропа» — это «пакт войны». Наука говорит «нет», а фальсификаторы — «да». Но их объяснение не стоит ломаного гроша, так как представляет собой голую софистику, а не аргументы.

Фальсификаторы, собственно, апеллируют единственно к хронологической последовательности. Их мысль такова: 23 августа заключён московский пакт о ненападении, а 25 августа вермахт получил приказ о нападении на Польшу; не было бы пакта, не было бы и приказа; следовательно, Кремль нажал на спусковой крючок «мировой войны».

Верно ли представленное умозаключение? Нет, оно неверно. Оно противоречит правилам формальной логики. Посылки построены на данных о хронологии двух событий, а заключение носит причинный характер. Оно вытекает из заведомо негодного источника, образно говоря — как мёд из зловонной ямы или потока нечистот.

В качестве опоры фальсификаторы положились на банальную логическую ошибку: post hoc, ergo propter hoc, т. е. «после этого, следовательно, по причине этого». Это разновидность ошибки ложного отождествления, когда временная последовательность наделяется свойством причинности. Говоря иначе, беспричинный вывод объявляется причинным.

Формальная логика суть язык науки, а наука занимается познанием причинно-следственных зависимостей — детерминированных и закономерных. Соответственно, логически верное умозаключение также должно выстраиваться как причинно-следственное, идти от причин к следствиям, от первичного ко вторичному.

Образует ли московский пакт от 23 августа 1939 г. причину, а гитлеровский приказ от 25 августа о нападении на Польшу — следствие этой причины? Нет, не образует. Напротив, указанный гитлеровский приказ обусловлен своей собственной причиной, и она, вопреки желанию фальсификаторов, совершенно не связана с «пактом Молотова — Риббентропа».

Что это за причина? Почему ставка Гитлера так торопилась с нападением, что приказала осуществить его на рассвете 26 августа? Потому что заполучила от Москвы пакт о ненападении? Ничего подобного. И с московским-то пактом гитлеровская клика спешила изо всех сил, чтобы не упустить жизненно важную для нацистского рейха возможность изоляции польской кампании, т. е. возможность избежать англо-немецкой войны.

Такая возможность сохранялась, пока англо-польское соглашение о взаимных гарантиях от 6 апреля 1939 г. носило характер временного и не было заменено англо-польским пактом о взаимопомощи, надлежаще ратифицированным. Гитлеровская верхушка полагала, и не без оснований, что Лондон без ратификации соглашения о гарантиях с Польшей юридически лимитирован. «Договоры ещё не ратифицированы. Формулировка „поддержать всеми силами” неискренняя, а следовательно, фальшивая», — читаем в дневнике Ф.Гальдера. (Гальдер Ф. Военный дневник. Ежедневные записи начальника Генерального штаба сухопутных войск 1939—1942 гг. Т. I. — М.: Военное изд-во МО СССР. 1968. С. 39).

Пока нет ратифицированного лондонского пакта, вероятность англо-немецкой войны ничтожна: «Поэтому фюрер убеждён, что Англия, видимо, ещё будет вести разговор на высоких тонах, возможно, отзовёт посла, совершенно прекратит торговлю, но не вмешается в конфликт вооружённой силой». (Там же. С. 40).

Англо-польский пакт ещё не ратифицирован — вот на что ссылался Гитлер 14 августа 1939 г., убеждая высший генералитет вермахта, что военная кампания в Польше остаётся изолированной. Оттого и утверждал нацистский фюрер, что Польша загнана в угол: «Польшу мы завели в положение, наиболее удобное нам для достижения военного успеха». (Там же. С. 57). Для того спешил также в Москве, отправив 20 августа личное послание Сталину и отрядив Риббентропа, и ради того поспешил отдать приказ 25 августа, чтобы воспользоваться ситуацией, пока не заключён лондонский пакт.

Но вот пришло известие о подписании пакта о взаимопомощи между Англией и Польшей. Что предпринимает ставка Гитлера? Она пробует сразу уравновесить чашу весов, бросив на неё вес итальянского фактора. Рим взбрыкнул. Уговоры и увещевания не помогли. В итоге итальянцев попросили изображать хотя бы видимость союзной поддержки. А тем временем гитлеровская клика протрубила отбой ударным армейским группам, уже отправленным на исходные рубежи атаки. Что произошло? Отпала причина спешки. Последующие дни ставка Гитлера предельно загружала дипломатию, чтобы вбить клин между Англией и Францией, заманить на конференцию, запугать Лондон и т. д.

Как всё происшедшее с 25 августа по 1 сентября 1939 г. согласуется с московским пактом о ненападении? Никак. События завертелись безотносительно к нему и без всякой связи с ним. В те августовские дни дипломатической горячки он не волновал ни Лондон, ни Париж, ни Варшаву, ни Рим, ни Берлин, ни Вашингтон. Только Токио был не в состоянии отойти от шока из-за предательства своим союзником по Антикоминтерновскому пакту. Да взбудоражилось международное рабочее и коммунистическое движение.

Что доказала интенсивная круговерть событий с 25 августа по 1 сентября 1939 г.? Она на деле доказала тот факт, что московский договор о ненападении — это пакт мира, а не войны. Будь иначе, будь он причиной и спусковым крючком войны, гитлеровская ставка не отменила бы уже отданный войскам приказ о вторжении на рассвете 26 августа. Отмена данного приказа последовала отнюдь не по причине отмены московского пакта — это ещё одно, и причём решающее, доказательство отсутствия причинно-следственной связи между заключённым в Москве договором о ненападении и нацистской агрессией против Польши. Зато в причинно-следственной связи с отменой гитлеровского приказа оказалось подписание англо-польского пакта о взаимопомощи.

Подытожим: не было англо-польского пакта — последовал приказ о войне; появился англо-польский пакт — последовала отмена приказа о войне. Что это значит? Это значит, что при выборе между войной и миром Берлин реагировал на действия Лондона, а не Москвы. Закономерность здесь абсолютно очевидна. Бесспорна она? Да, бесспорна. Истина установлена, и она неопровержима.

Стало быть, наука камня на камне не оставляет от пустозвонной мантры, будто «пакт Молотова — Риббентропа» есть «пакт войны». Легион фальсификаторов волен как угодно надрываться голосами Э.Нольте, М.Семиряги, М.Корната и прочих бездумных проводников нацистского взгляда на советскую историю, но истину им не обмануть. Истина выше обмана и обманщиков.

В заключение тезисно поясним, почему англо-польский пакт оказался антипольским и какое отношение он имеет к московскому договору о ненападении. Подлинный торг с Москвой затеял Лондон, и действовал беспринципно, как будто Москва была его вассалом. Кабинет Чемберлена требовал, чтобы СССР проливал кровь за интересы Американской и Британской империй в обмен на признание деоккупации западнорусских земель.

Москва справедливо сочла предложенную сделку несправедливой и аморальной, так как юридически западнорусские земли продолжали быть советской собственностью: согласно международному праву польская оккупация не изменяла их принадлежности. Лондон не хуже Москвы знал, что де-юре западнорусские земли за Польшей не признаны.

В 1939 г. ещё здравствовал Ллойд Джордж. Пилсудчики не просто так невзлюбили его: он постоянно напоминал им, словно Катон про Карфаген, что земли-то непольские. Кабинет Чемберлена просто вздумал обвести Москву вокруг пальца, уплатив советскому правительству советскими же землями. Получалось и впрямь некрасиво, как будто советские земли принадлежали не Советскому Союзу, а Британской империи.

Москва потребовала паритета: раз СССР призван проливать кровь в борьбе против гитлеровской агрессии, то проливать кровь должна и Англия. Принцип взаимности и равного вклада не устроил кабинет Чемберлена. Сделка не состоялась. Обманом завлечь СССР на Восточный фронт не удалось.

Лондон до последнего выжидал, пока возможность нападения нацистского рейха на СССР оставалась открытой. Но московский пакт о ненападении расстроил британские замыслы. И поставил Лондон перед дилеммой: вступать в войну или пойти по мюнхенскому пути и под благовидным предлогом отказаться от своих обязательств перед Польшей. Если бы всё зависело от кабинета Чемберлена, он и глазом не моргнул бы. Но Англия носила лавры крупнейшего должника Америки: сумма свыше 11 млрд. долл. в 1939 г. была эквивалентна двум годовым бюджетам Британской империи, притом дефицитным. Американский кредитор упёрся и запретил Лондону даже думать об очередном попрании взятых на себя международных обязательств.

Нехотя и скрепя сердце кабинет Чемберлена принял неизбежное и согласился на пакт взаимопомощи с Польшей. Но кое-какая свобода манёвра у Лондона ещё сохранялась, и он в полной мере распорядился ею. Предотвратить деоккупацию западнорусских земель он не мог. Однако он мог предотвратить войну с Советским Союзом из-за польского вопроса. Для Лондона важно было, чтобы против СССР воевала гитлеровская Германия, вследствие чего он всячески способствовал появлению между ними общей границы.

Исходя из этого, и подбирались формулировки англо-польского пакта и секретного приложения к нему. Англия обязалась защищать независимость Польши, а не территориальную целостность, и только против Германии, а не СССР. Деоккупации западнорусских земель Лондон препятствовать не намеревался, ибо от него, в принципе, это уже не зависело. Поэтому лондонский пакт от 25 августа в известном смысле подкрепил антигитлеровскую направленность московского пакта

от 23 августа 1939 г. Пилсудчики, конечно, негодовали, когда поняли что к чему, но поезд истории пошёл дальше уже без них.

Нелишне заметить, что и Вашингтон и Лондон прекрасно разобрались в антигитлеровском характере московского договора о ненападении ещё 24 августа. О содержании секретного протокола они узнали незамедлительно, о чём свидетельствует телеграмма американского посла Штейнгардта, отправленная начальству. Варшаву, разумеется, в известность не поставили. Полученную информацию кабинет Чемберлена использовал для хитроумных формулировок, намеченных к включению в текст англо-польского пакта. Подвоха Варшава не заметила и санкционировала подписание документа.

Именно московский договор о ненападении поставил кабинет Чемберлена в такое положение, когда он не мог не объявить войну гитлеровской Германии. Как выяснилось двумя годами позже, это стало в конечном итоге прологом формирования антигитлеровской коалиции в составе «Большой тройки». Ещё раньше в Восточной Европе сложилась советская антигитлеровская коалиция. Готовностью воевать за деоккупацию западнорусских земель Советский Союз сумел отвести от гитлеровского лагеря Бессарабию, Западную Украину, Западную Белоруссию, Литву, Латвию, Эстонию, отдельные регионы Финляндии. В победном 1945 г. все они расположились на стороне победителей и «демократий».

Немаловажно уточнить, что исторический факт деоккупации западнорусских земель ставит точку в международно-правовом анализе московского соглашения о ненападении от 23 августа 1939 г. Он охватывает правовые отношения как национального самоопределения, так и воссоединения насильственно, пилсудской оккупацией разъединённых народов: молдавского, украинского, белорусского, литовского. Во всех указанных аспектах принципы и нормы международного права, бесспорно, поддерживают действия и военные операции Советского Союза по деоккупации Виленского края, Западной Белоруссии и Западной Украины. Вместе с тем утрачивают смысл вопросы, можно говорить о советско-польской войне 1939 г. или нельзя; военнопленными являлись польские солдаты и офицеры или интернированными.

Почему антигитлеровский характер московского договора о ненападении не подчеркивался в отечественной истории? Потому, прежде всего, что вслух о нём не говорило сталинское руководство. Оно проявляло политическое благоразумие. Только по линии Коминтерна оно направило «закрытое» разъяснение, что предприняло антигитлеровский манёвр. Антигитлеровские действия в той ситуации были важнее, чем антигитлеровская риторика. Это существенное обстоятельство, и его нельзя игнорировать или недооценивать.

Бессмысленно полагать, будто сталинское руководство не вполне понимало антигитлеровскую суть договора, заключённого с гитлеровской Германией 23 августа. Судя по фактам, понимало, причём в полной мере.

Показательна в данном отношении доверительная беседа И.Майского и секретаря Ллойд Джорджа — Э.Сильвестра 17 сентября 1939 г. «Россия возвращает себе те земли, которые принадлежали ей 20 лет назад и были оторваны от неё Польшей при помощи союзников», — сказал Майский. И добавил: «В противном случае мы предоставили бы Германии оккупировать эти земли». (Life with Lloyd George: the Diary of A.J. Sylvester, 1931-45 / Edited by C. Cross. — New York: Barnes and Noble. 1975. Р. 237). Лаконично, несколькими словами И.Майский обесценил весь вашингтонский проект фальсификации «пакта Молотова — Риббентропа», потому что это — слова исторической правды.

Этот проект Вашингтона времён трумэновской реакции теперь разоблачён, как и гегемонистские мотивы США, которыми он продиктован. Пришла пора отправить его на свалку истории, чтобы он больше никогда не мог «навредить русским». Искоренение лжи о московском пакте о ненападении, которому Советский Союз придал антигитлеровский характер, явится достойным вкладом отечественной науки в то немеркнущее наследие исторической правды и справедливости, в котором наша страна черпает свою моральную силу и правоту.

Версия для печати