Развал СССР – трагедия России

Источник: газета «Советская Россия»

Мой 60-й август



Уважаемый Валентин Васильевич!

Приятно сознавать, что меня связывает с Вашей газетой многолетнее сотрудничество: целый ряд материалов – либо моих, либо обо мне – был опубликован на страницах Вашего издания.

На днях вышел в свет двухтомник «Космос – моя судьба», где я посчитал необходимым перепечатать в том числе и эти беседы и очерки. Направляя издание в Ваш адрес, я прежде всего выражаю мужественному коллективу газеты и лично Вам, Валентин Васильевич, глубокую благодарность за давнее и постоянное внимание ко мне, в частности в трудные для меня времена ГКЧП и «Матросской тишины», за проводимый Вами курс, который поддерживают миллионы читателей.
Новых журналистских успехов и побед!

Всегда Ваш,
О.Д. Бакланов
6 августа 2012 года

С благодарностью принимая ценный подарок – двухтомник «Космос – моя судьба», отметим сразу: это уникальная энциклопедия не только великого космического пути нашей страны, но и благородных свершений личности, ее нелегкой судьбы. Перед читателем предстает светлой души человек и масштабный организатор уникального производства, Герой Труда, Ленинский лауреат, ученый, мыслитель, патриот. Когда Советская страна была подвинута к роковой черте, он, конечно же, не мог оставаться в стороне – он был с теми, кто предпринял отчаянные шаги к спасению социалистической родины. И август 91-го явился несправедливым, мрачным затмением его судьбы.

К исповедальному труду мы обратимся еще не раз, а сегодня познакомим читателя с дневниковыми записями О.Д. Бакланова, сделанными в августе 91-го.



18 августа

…ТУ-154 уже на взлетной полосе… Нам необходимо лететь и еще раз говорить с Горбачёвым, у каждого свои мысли. Как донести главное, как убедить? Сколько было разговоров с Михаилом Сергеевичем по поводу ухудшения положения в стране, сколько было жалоб с его стороны: плохо его защищают от нападок прессы, телевидения, «демократов», Ельцина и его команды. Что даст этот разговор перед намеченным подписанием Союзного договора? Еще есть шанс одуматься, принять меры, не допустить развала Союза. Надо лететь, советоваться, убеждать. Слепому видно, какая угроза нависла над страной. Ясно, что Генеральный секретарь ЦК КПСС, президент СССР, давший клятву на Конституции СССР: «Торжественно клянусь верно служить народам нашей страны, строго следовать Конституции СССР, гарантировать права и свободы граждан, добросовестно выполнять возложенные на меня высокие обязанности президента СССР», уклоняется от прямых своих обязанностей. Как это высказать, чтобы понял, прозрел?

Посадка в Бельбеке в 14.57. Подкатывается трап, открывается дверь, мы попадаем в мир всепроникающего сухого света, переменчивого ветерка, запаха перегретой земли, многотравья, звонкого пения жаворонков.
…Наконец откуда-то сзади (я сидел лицом к камину) послышались шаги. Обернувшись, я увидел Михаила Сергеевича, шедшего из глубины комнат.

– А, вот вы где! – он оглядел нас и широким жестом указал на одну из комнат, смежную с каминной и гостиной. – Ну, прошу вас в кабинет, там будет удобнее говорить…
Михаил Сергеевич что-то все время говорит, ни к кому конкретно не обращаясь, смысла уловить невозможно.
Я пристроился возле балконной двери, оттуда шел свежий воздух. Валентин Иванович и Олег Семёнович подсели к небольшому столику. Валерий Иванович выбрал место по правую руку президента.

Михаил Сергеевич начал жаловаться на трудности и неудачи, постигшие его самого и семью:
– Четырнадцатого или пятнадцатого – нет, все-таки шестнадцатого – случилось со мной вот это... Мы обычно с Раисой Максимовной после обеда, отдохнув, часов в семнадцать гуляем здесь по тропе, знаете, таким хорошим шагом, жара уже к этому времени спадает. И вот шестнадцатого числа меня вот здесь, слева, в области поясницы или почки, так прострелило, я еле добрался на дачу – ребята помогли, они тоже там ходят неподалеку... Всякое думали – все-таки левая сторона, тут и сердце может быть, и почки, но вот специалисты остановились на радикулите. Задержался – врачи со мной работали. Но я им сказал, пусть хоть левую ногу отрезают, но двадцатого я должен быть в Москве, надо ведь подписывать Союзный договор...

Оглядел нас: какая реакция? Мы, естественно, сочувственно высказываемся по поводу случившегося...
…Прошло минут пятнадцать-двадцать, а мы еще ничего не сказали по существу. Воцарилось молчание, поток жалоб иссяк, слышно журчанье ручья. Сидящий перед нами как-то едва уловимо трансформируется, он уходит глубже в свои одежды, смотрит поверх наших голов, сквозь стену кабинета...

Валентин Иванович громко кашлянул… Олег Семёнович выпрямляется, готовясь что-то сказать… Президент, весь настороженный, снова завладел инициативой и задает острый, как клинок шпаги, вопрос:
– Прежде чем продолжить разговор, хочу спросить: кто вас послал? Кого вы представляете? Он цепко оглядел всех нас.

– Нет! Ваши товарищи, друзья, – вырывается у меня возглас, в котором, наверное, было и отчаяние от непонимания причин нашего прилета к Горбачёву, и возмущение от готовности заподозрить недобрые намерения с нашей стороны. – Ведь держава, родина, на краю погибели – все это видят. Тысячи невинно убитых, сотни тысяч беженцев, и их число растет...
Меня он не слышит, берет блокнот, вырывает чистый лист и быстро что-то пишет. Восемь или девять строк в столбик. Обычно южнорусский мягкий глуховатый говор президента на этот раз резонирует, как перетянутая струна:

– Кто так говорит? Кто так видит? Крючков?
– Но он же постоянно вам докладывает об этом! – наперебой парируем мы.
Михаил Сергеевич словно не слышит, рука делает пометку на бумаге.
– Павлов?
– Вы были третьего августа на президиуме Кабинета министров, – поясняю я, – слышали доклады: обобщенный экономический индекс снизился до 80% от максимально достигнутого в 1965–1966 годах, снизился по результатам работы 1991 года на 20%. Экономика агонизирует.
– Язов?!
– По армии я хочу доложить подробно, – громко, внятно, как бы предлагая всем успокоиться, с уважительным достоинством начинает Валентин Иванович Варенников. Но резонирующий требовательный голос продолжает называть фамилии…
– Лукьянов так думает?
– Депутаты Верховного Совета обеспокоены судь­бой решения референдума 17 марта 1991 года в связи с возможным подписанием Договора, он, как стало известно из публикации 16 августа, не соответствует воле народа, – поясняет кто-то из нас.

Я пытаюсь обобщить:
– Так думаю и я, и говорил вам много раз об этом, и, думаю, все товарищи скажут свое мнение.
– Ельцин?!
– С ним разговора не было, он в отъезде, в Алма-Ате.

После этой информации я слышу почти успокоившийся голос президента:
– Вот ты, Олег Дмитриевич, и докладывай!

Я начал с того, что обобщенный экономический индекс страны снизился до 80% от минимально достигнутого ранее, а годовой темп конверсии при поддержке президента превысил 30%. Это приводит к дезорганизации работы предприятий ВПК. Объем продажи оружия другим странам снизился с 12–13 миллиардов рублей до 3–4 миллиардов, а у США вырос с 14–15 миллиардов долларов до 22–23 миллиардов. Односторонние уступки в пользу США и НАТО сводят на нет геополитическое равновесие сил в мире...

– А тебе за державу обидно, – Горбачёв устало махнул рукой. – Я уже это слышал.
– Мы приехали к вам советоваться. Нужно что-то делать…

По мере докладов товарищей он все больше успокаивался, вяло соглашался с большинством аргументов, слушал нас как бы вполуха, взгляд иногда блуждал, мысли, видимо, уходили далеко.

– Чего же вы все хотите? – задумчиво, с какой-то отрешенностью спросил Горбачёв. – Ввести чрезвычайное положение? Но оно введено в некоторых отраслях. Здесь есть большие наработки, есть «опасности». Общество взбудоражено... Но Конституция позволяет его сделать... Я, конечно, могу подписать телеграмму (вырывает из блокнота чистый лист бумаги, собираясь писать). Но ведь это может сделать Лукьянов, ему даже удобней...

Дискуссия, всерьез не разгоревшись, угасала. Перед нами сидел уставший, озабоченный человек, возможно впервые начавший осознавать тяжесть и бремя той огромной власти, к которой он так долго и упорно стремился. Он на вершине… Выше пути нет, настал момент истины. Что его ждет внизу: бездумно разоряемая страна, ускоренная перестройка?.. Он еще на тверди, но вокруг все рушится, стремительно меняется, обнажаются глубинные слои, пласты, вершина содрогается, осыпается от разбуженной стихии.

Пора принимать решение…
Поднялся из кресла, давая понять, что разговор окончен:
– Вам ведь надо еще ехать, лететь...

Он подал каждому из нас руку, попрощался с чувством какой-то недосказанности – так много наболело на душе. Но, как говорится, служба – долг, солдат – не гость…

21 августа

К позднему вечеру 20 августа обстановка продолжает накаляться. Продолжаются звонки о «штурме»! Причем они идут из кругов, близких к Ельцину и его приближенным. В чем их суть, кто генерирует эту провокацию? Почему не удалось сесть за стол переговоров, кто возбуждает людей вокруг и внутри Белого дома? Кому это выгодно? Заводы в Москве, в стране, несмотря на призывы к забастовке, работают. Кому нужна эта буря в стакане воды?

Вся оперативная информация, естественно, дол­жна быть у В.А. Крючкова. Решаю позвонить ему:
– Владимир Александрович! Откуда, по вашему мнению, идет нагнетание напряженности, откуда столько разговоров по «штурму», не кажется ли вам возможной в этой неразберихе провокация? Хотелось бы посоветоваться…
– Вопрос сложный, подъезжайте. У меня будут товарищи из минобороны и МВД, посоветуемся…

…Я в кабинете председателя госбезопасности. В четвертом часу Владимиру Александровичу наконец удалось связаться с Ельциным и объясниться по телефону. Была, как я понял из разговора, достигнута договоренность, и Ельцин обещал принять меры по наведению порядка среди перевозбужденных «защитников» Белого дома своими силами... Владимир Александрович заверил Ельцина, что слухи о «штурме» Белого дома – провокация.
Итак, главное было сделано: удалось наладить контакт.

Около двух часов ночи появился от МВД Громов, от минобороны – Варенников и Ачалов. Кроме хозяина кабинета, присутствовали и его заместители...
У всех нас была одна главная мысль. Она варьировалась в разных формах, с разной интонацией и эмоциональностью: избежать кровопролития, не допустить провокации.

...Итак, решено: вывести войска, вылететь к Горбачёву, собрать у него руководителей республик, подготовить вопросы о стабилизации положения в стране, о Союзном договоре для рассмотрения на сессии и потом съезде Верховного Совета СССР. К Горбачёву летят В.А. Крючков, Д.Т. Язов, А.И. Тизяков, О.Д. Бакланов, В.А. Ивашко.

22 августа

Я возвращался и возвращался к вопросу, почему мы, прилетев в Форос, не смогли встретиться и переговорить с Горбачёвым, с прилетевшими после нас Руцким, Силаевым и другими. На моих глазах возводилась стена отчуждения между «нами» и «ими» – с «нами» «они» не стали говорить... Что может это значить? Ведь перед сессией Верховного Совета СССР необходимо было посоветоваться, снять возникшие недоразумения, паутину все более накапливавшегося недопонимания, обмана и лжи... Президент РСФСР уклонялся от переговоров, маневрировал в течение понедельника, вторника, среды... Президента СССР предусмотрительно устраивала тактика самоизоляции в течение этого же вре­мени...

До сессии Верховного Совета или съезда остается несколько суток. Судя по обстановке, можно предположить, что эти дни будут использованы во зло, противоборство сторон не угаснет, а приобретет новые формы. Точку, скорее всего, может поставить только Верховный Совет. Вывод: надо идти в Верховный Совет и работать в нем, говорить всю правду, ведь было же даже мне, человеку, мало известному среди депутатов, порядка тридцати звонков с возмущением по поводу возни в Ново-Огарёве, по поводу игнорирования Горбачёвым референдума от 17 марта 1991 года…

Идем на посадку. Вот мы у зала ожидания Внуково-2. Выходим из самолета, много света, направляемся в павильон для встречающих. Вокруг в лучах прожекторов люди, они рассредоточены по одному, двое, трое. Появляется Николай Константинович, мой «прикрепленный», мы рыхлой группой подходим к стеклянным двойным дверям зала. Впереди меня маршал Д.Т. Язов со своим порученцем. Мимо нашей группы пробегают несколько офицеров с автоматами – видимо, из тех, кто летел с нами в самолете...

Внутри зала кто-то из встречающих, слышу, говорит:
– Дмитрий Тимофеевич, вас просили зайти вот сюда, налево.

Я знаю: там, на первом этаже, небольшой зал, несколько кабинетов, комната для врачей, туалет и два выхода. Дмитрий Тимофеевич пошел в указанном направлении, порученец остался в зале. Горбачёв обещал принять Дмитрия Тимофеевича в Кремле в 10.00.

Иду на выход к машине, но натыкаюсь на двухметрового знакомого из охраны. Он предупредительно говорит:
– Олег Дмитриевич! Вам надо зайти налево.
– В чем дело? Зачем?
– С вами хотят переговорить.
– Ясно...
– С вами хочет переговорить прокурор РСФСР товарищ Степанков…
Через несколько минут в кабинет энергично входит довольно прилично одетый молодой человек, подвижный, с чувственными губами, темно-маслянистыми, несколько глубже обычного посаженными глазами.
Кабинет небольшой, садимся визави за приставной столик у солидного письменного стола.

– Олег Дмитриевич! – начинает с ходу беседу Валентин Георгиевич, как бы продолжая прерванную. – Мы бы хотели переговорить с вами по поводу вот этих... (подыскивает подходящее слово) событий последних нескольких дней.
– Пожалуйста, я к вашим услугам. Слушаю вас.
– Вы меня не совсем правильно поняли. Этот разговор может затянуться, и здесь не совсем удобно его вести… Вот мой телефон, по этому телефону вас будет ждать товарищ...

На этом мы разошлись. Я вышел в центральный зал, людей уже почти не было.

…Мы в номере «Барвихи». Номер пуст, на столе стоит холодный ужин на двоих. Жуем безо всякого аппетита. Стоит ли звонить своим, ведь уже около пяти утра? Подъем в 8.00. Необходимо заставить себя отключиться хоть на пару часов. …В восемь часов мы были на ногах. Николай Константинович справился по своим каналам, будет ли машина, получил подтверждение, и мы отправились в Кремль.

Дорога, город были, как обычно, по-утреннему торопливо-деловиты… Вот и Боровицкие ворота, водитель сбавляет скорость. От обычного милицейского поста из двух милиционеров отделяется человек в гражданской одежде, делает знак остановиться и подходит к двери, возле которой я нахожусь. Открывается дверь машины.

– Олег Дмитриевич Бакланов – это вы?
– Да.
– Предъявите ваше удостоверение личности, пожалуйста.
– Прошу вас, – передаю депутатское удостоверение.

Человек внимательно его изучает. Оба милиционера с любопытством наблюдают необычную процедуру.

– По распоряжению президента СССР въезд и вход на территорию Кремля вам запрещен.
Я не знаю, что ответить. Видимо, президент СССР не теряет времени, а мои мрачные «самолетные» мысли-догадки из Фороса в Москву находят свое реальное подтверждение.

– Ну что ж, спасибо, поедем в ЦК…

Пытаюсь связаться с Президиумом Верховного Совета СССР, но связь отключена. Все громче звучат победные фанфары по радио, телевидению. Большая победа, люди победили, победившие говорят, клеймят, бичуют. Те, кто похитрее, отмежевываются от «вчера», голоса все те же, знакомые, почти родные, они всегда говорят, их всегда показывают.
Итак, победили, победили самих себя?

Президент СССР, оказывается, все предусмотрел и, прилетев из Фороса, окончательно все взвесив, изрек: «Путчисты проиграли!», затем одобрил Указы президента РСФСР…

В 13.00 звоню по телефону, оставленному мне прокурором РСФСР В.Г. Степанковым. Слышу в ответ:
– Да, я вас жду, мне Валентин Георгиевич всё передал.

...После встречи с В.Г. Степанковым в коридоре прокуратуры мы с прокурором А.И. Павловым прошли в свободную комнату… Молодой человек подготовил бумаги и, придав лицу выражение доброжелательно-снисходительно-вежливого внимания (стереотип отработан!), спросил меня:
– Олег Дмитриевич, расскажите, пожалуйста, все, что связано с ГКЧП.

Я предложил компромисс: поскольку я не арестован, то мог бы записать вопросы, ответы на которые интересуют прокурора, завтра встретиться еще раз в присутствии адвоката и уже при нем дать ответы, а сегодня закончить работу. Павлов согласился.

Итак, вопросы:
1. Расскажите все, что связано с созданием ГКЧП.
2. Когда и кем конкретно было принято решение о том, что необходимо создать ГКЧП?
3. Когда и кем конкретно было принято решение о том, что для успешного функционирования ГКЧП необходимо отстранить президента СССР от руководства страны, блокировать его на даче Форос, лишив связи по управлению страной и внешним миром?
4. Кто был непосредственным инициатором этих (перечислить) действий и в какой момент вы и все остальные были привлечены непосредственно к созданию ГКЧП и введено чрезвычайное положение в стране?
5. Кто еще помимо восьми лиц принимал участие в организации захвата власти и отстранении президента?
6. По чьему указанию, коллективно или персонально, было принято решение о вводе войск (Москва, Прибалтика и др.)?
7. Кто из членов ГКЧП посещал президента начиная с 16–18 августа? Кем непосредственно было выдвинуто предложение указа вице-президента Янаева о невозможности исполнять президентом свои обязанности и принятии Янаевым обязанностей президента?
8. Понимали ли Вы, а также остальные, что своими действиями по устранению президента от власти, его блокированию и введению ГКЧП Вы нарушаете действия Конституции СССР и союзных республик и их законов (в т.ч. РСФСР)?
9. Кто из командиров (руководителей) МО, МВД, КГБ принимал активное участие в антиконституционных действиях?
10. Когда и кем, а также в связи с чем было принято решение о введении комендантского часа на территории Москвы?
11. Имелись ли непосредственно у Вас сведения о заболевании президента СССР М.С. Горбачёва, какой характер заболевания, кто их передал и почему Вами (ГКЧП) было принято решение о невозможности выполнения президентом своих обязанностей?
12. Почему Вами непосредственно и остальными членами ГКЧП было принято решение о введении чрезвычайного положения? Какие, на Ваш взгляд, следовали последствия и причины этих решений?
13. Понимали ли Вы, что введение чрезвычайного положения, изданного ГКЧП, является антиконституционным, является захватом власти и что Ваши действия могли привести к гражданской войне, подорвать обороноспособность и территориальную целостность государства, а также нанести серьезный материальный урон стране?
14. Как были распределены функции среди членов ГКЧП, кем непосредственно?
15. Кем, по чьему предложению была введена цензура?

Павлов излагал вопросы (надо отдать ему должное, не по записям), по ходу изложения формулируя их. Чего в них было больше: методологии обвинительного мышления молодого прокурора, человеческой фантазии, заготовок – мне трудно сказать.

Мы распрощались, договорившись завтра созвониться…

Я надеялся связаться с Президиумом Верховного Совета СССР, получить возможность выступить там. Наивность на грани глупости... Молох травли и погони за ведьмами раскручивался с небывалой скоростью и мощью.

23 августа

Какие-то шорохи, движения, негромкие разговоры вокруг. Я как бы наблюдаю со стороны. Вижу, врачи в белоснежных халатах, вспоминаю штатив с капельницей над головой...

– Как вы себя чувствуете? Вы уже проснулись? Есть боли в сердце? К вам пришли!
Наконец-то я начинаю включаться в реальный мир.
– Кто пришел?
– Два товарища, они вас ждут рядом в комнате.
В памяти всплывают события вчерашнего дня. Главное – спокойствие и выдержка, никакой суеты. Входит Лилия Фёдоровна.
В глазах тревога, но внешне держится достойно.
– Не волнуйся, я ни в чем не виновен, видимо, арест, но это противозаконно, я скоро вернусь.

…Товарищ из прокуратуры представился, извинился за поздний визит, подал бумагу. В документе речь шла о том, что я якобы являюсь одним из участников «заговора» с целью захвата власти, упоминалась статья 64 «а» Уголовного кодекса РСФСР и т.д.

Основанием для задержания меня является тяжесть совершенного преступления?

На этой бумаге я написал: «Прошу, в связи с задержанием под стражу, адвоката и дать возможность выступить на сессии Верховного Совета СССР и переговорить с Президентом СССР». Подпись: 23 августа 1991 года.

Около четырех-пяти часов мы выехали за ворота «Барвихи»…

Крутимся по незнакомой части Москвы. Сходу влетаем в глухой, узкий, мрачный, захламленный строительным мусором двор. Нас ждали.

Скрежет замков и засовов. В сопровождении нескольких подтянутых, крепких, невозмутимых ребят поднимаемся на второй этаж. Прерывающийся хриплый звук сирены. Затхлый сырой воздух. Вокруг серый металл, камень, тусклый свет.

Очередной скрежет замков. Открывают тяжелую дверь:
– Проходите.

Дверь захлопывается, скрежет и грохот запоров.
Время остановилось...

Американский шпион Пауэрс, пойманный под Свердловском, после своего освобождения из тюрьмы заметил, что не понимает, почему русские держали его все время заключения в туалете. Возможно, это анекдот? Меняются цари, генсеки, президенты, взбухают и сникают социальные возбуждения – в нашей тюрьме, наверное, ничего не меняется…

Оказавшись в каменном мешке, я открываю в своей жизни новую грань... Жизнь продолжается. Бывает и хуже...

Грохот металла. Вскакиваю. Торец гроба отваливается, из пространства доносится глухой голос:
– На выход, с вещами!
Какие вещи? Мой командировочный портфель, повидавший полмира?

Лилия Фёдоровна успела его сунуть мне в последний момент – там лекарства...
В большой, по сравнению с «мешком», комнате без окон – длинный стол. Я по одну сторону от него, напротив трое мужчин в защитной форме.

Молча осматриваются, прощупывается каждая складка, каждый шов моей одежды, белья, наконец я остался в чем мать родила. В дополнение требуется присесть... Теперь я могу одеться. Документы, портфель, лекарства, часы отобраны. Выдают кружку, ложку, миску, матрац, одеяло... Расписываюсь на какой-то бумаге.

«Пошел процесс» – так говорил наш Генеральный секретарь ЦК КПСС, президент...
Под аккомпанемент прерывающегося хриплого звука сирены я с полученным имуществом в охапке в сопровождении двух охранников, преодолевая бесчисленные сплошные и решетчатые двери с лязгающими замками и засовами, проследовал на четвертый этаж здания.

Останавливаемся перед очередной камерой с номером 401. Металлическая дверь с визгом, хрипом открывается и захлопывается за спиной... Слева параша, справа двухъярусные металлические нары, внизу торчат голые пятки, верхний ярус свободен. Забрасываю туда свой скарб.

Разбрасываю матрац, надо забыться...

Метроном умолк, по радио слышен гимн Советского Союза. Грохот в дверь: «Подъем!» Яркие всполохи, вчера, то есть сегодня, когда привели, не заметил на потолке лампы дневного света. Внизу кто-то встал, оправляется, шумит вода...
– А у нас новенький!
– Да, я слышал, недавно привели, – голос из-под меня. Сажусь, ноги подобрал под себя…
– Я, извиняюсь, прибыл рано утром или поздно ночью, вы еще спали, не представился, меня зовут Олег Дмитриевич Бакланов, по делам, о которых идет разговор по радио, – громко проговорил я.
Очевидно, наиболее общительный из всех бородач ответил:
– Я NN – коммерсант из Сибири, а это (показывая пальцем вверх) N, но он у нас сильно болел корью – еще слабый! Месяц мы были на карантине.
N, видимо, вновь задремал, но услышав свое имя, начал озираться и заявил, подтверждая свою слабость:
– Я на прогулку не пойду.
Каштановая голова одним ухом в репродукторе, другим к нам. Быстрый поворот:
– Александр Николаевич, Саша, – лаконично представился и опять к репродуктору: вещал «Маяк».
– Где ваша кружка? – прислушавшись, спросил N. – Сейчас будет завтрак.
Действительно, минут через пять дверь грохнула, на уровне чуть выше пояса открылось квадратное отверстие и простуженным голосом кто-то крикнул:
– Хлеб!
Александр Николаевич уже возле «кормушки», NN на подхвате – своеобразный конвейер на столе. Появились три пайки хлеба. Александр Николаевич кричит в «кормушку»:
– У нас четверо!
– Сейчас проверим, – хрип из-за двери.

Из черного металлического ящика, намертво припаянного к стене, Александр Николаевич достает кусок старого сала – аккуратно отрезает четыре дольки граммов по двадцать и кладет пачку сахара, вынимая каждому по четыре кусочка. – Это (кивок головы в сторону миски) вы, Олег Дмитриевич, кушать вряд ли будете, да и не стоит (сухое картофельное пюре с искусственным жиром), можно отравиться, нажимайте на хлеб и сахар, он у нас еще есть, а сало кончается… Съедаю полмиски мылообразной массы – больше не могу, еще не оголодал...

Грохот в дверь и голос:
– Подготовиться к прогулке!

Что это значит? Александр Николаевич, за ним NN становятся лицом к двери, руки за спиной... Я подстраиваюсь третьим к ним в затылок…

Нас еще раз бегло осматривают, мы выстраиваемся гуськом и следуем кильватерным строем влево по длинному мрачному коридору, по бокам которого такие же кованые амбразуры, как и у нас. Впереди охрана, сзади охрана. Подъем по вчерашней ночной лестнице на три этажа под прерывистый вой сирены, и мы в каменном ящике – камере без окон, но и без потолка – вместо него металлический несущий каркас, решетка, сетка и по периметру витая колючая проволока. По специальному помосту наверху ходят и наблюдают за нами охранники. Слышен стук колес трамвая на стрелках, отдаленный шум машин.
Мы на крыше... Ходим как волки в зоопарке: семь шагов – разворот, семь шагов – разворот.

25 августа. Воскресенье

Ушел из жизни С.Ф. Ахромеев! Сколько еще будет самоубийств? Убийств?..
Неблагополучно в стране, где складывается ситуация: старшие, прекрасные специалисты уходят, не передав молодым самого главного – опыта.

Джек Лондон где-то рассказывал об африканском племени. Советником вождя там мог стать человек не моложе шестидесяти лет, считалось, что мудрость постигается только после этого рубежа, и далеко не всеми. А наш «вождь» одним махом избавляется от сотни своих советников, оставшиеся же в «совете» принимают этот «мудрый шаг» почти безропотно...

* * *

После ареста, бессонной ночи, раннего допроса, нервотрепки вечером наступила разрядка – гипертонический криз... Часов в восемь-девять вечера стучу в дверь, зажигаю сигнальную лампочку. Сердце стучит, голова как чугун, перед глазами сетка. Шаги, открывается волчок:
– Что случилось?
– Мне нужна медицинская помощь, плохо с сердцем.

Пауза. Ответ:
– Врача нет, уже скоро отбой, надо было обращаться днем!
– Понял вас, но завтра днем будет поздно – дело мое плохо, не дотяну!
Вместо ответа – выражение неудовольствия. Вопрос завис в неопределенном положении. Сил говорить больше нет, стоять не могу, кое-как забираюсь на шпонку... Отключаюсь... Стараюсь стимулировать мизинец левой руки...

Прихожу в себя от стука в дверь, какие-то разговоры, плохо улавливаю смысл. Слышу чьи-то слова: «Отдаст концы, вот будете отвечать». Опять провал... Скрежет двери:
– Кто больной, выходи!
Пытаюсь подняться, ребята подтолкнули к двери и дальше по стенке, стою, шатает, кружится голова, теряю равновесие...
– Здесь надо пройти недалеко, сможете?
– Попытаюсь, если поддержите.

Крепкие руки подхватывают с двух сторон и помогают.
Комната как камера, но с нормальной кроватью-стеллажом. Какая-то тумбочка, охранники, женщина… Запомнил тонкие духи, праздничные туфли на тонком каблучке, человеческие глаза, забрезжило чем-то домашним. Выговариваю:
– Видимо, высокое давление у меня – это бывает.

Меряет давление, молчит:
– Какое у вас обычно при приступах?
– По-разному, иногда 180/110. Это уже многовато.

Понимающе кивает головой. По движениям, взгляду, голосу чувствую симпатию и доверие – она чужая в этих стенах, как и я. Вена, ягодица, я опять поплыл... Она охранникам строго, нарочито:
– Помогите добраться до камеры и не трогайте – он должен поспать не менее 12 часов...

26 августа. Понедельник

Возвращение из небытия. Пытаюсь восстановить события, последних дней, постепенно выбираюсь из белого тумана полузабытья и слабости... Голова начинает работать. Очевидно, после моих безуспешных попыток добиться помощи медиков, опытный Саша, видя мое состояние, поднял шум, пригрозил охране ответственностью, – в случае, «если отдаст концы», им придется отвечать. Это подействовало.

Итак, решено ежедневно работать, систематически вести записи, не распускать нервы, информацию по мере возможности фильтровать, попросить для начала сделать ее потише. Кстати, в прогулочных «пеналах» из мощных динамиков низвергается водопад нелепых звуков – видимо, для оболванивания заключенных: «научный подход» (ноль информации = максимум информации)…

* * *

Идет сессия Верховного Совета СССР, А.И. Лукьянов подал в отставку.

Вот уже разыгрывается человеческая комедия, как на ладони видно, кто есть кто. Хуже нет, когда человек не может сделать выбор и мечется... Но, в конце концов, любой человек имеет право на сомнения и выбор. Я слушаю, закрыв глаза, чувствую себя в зале, но в то же время наблюдаю за всем как бы со стороны и внушаю себе, что меня это совершенно не касается... Хасбулатов что-то говорит о недостатках конверсии, вспоминает в этой связи Догужиева, Маслюкова, меня... Но почему же я не имею права как депутат быть на сессии и тоже выступить?.. Почему нельзя выслушать разные позиции?

Кстати, Хасбулатов сказал, что Советы себя не оправдали, а мэрии и другие формы власти – хорошо. Значит, Советов не будет? А как быть с Конституцией?

Вызова к следователю пока нет, хотя обещали, – видимо, ждут, как пойдет дело на сессии.

Запад прикидывает, как помочь и получить свое. Прибалты суетятся, спешат зафиксировать выход из СССР.

На фоне этого калейдоскопа личная боль уходит внутрь. Нет вестей из дома – им труднее, чем мне, я изолирован и многого не знаю, мучаюсь только неизвестностью и невозможностью действовать. А каково им?! Устояли бы!

Мама, Лиля, Дима, Света, Лилюша-девочка, звери и птицы были рядом – теперь стена и неизвестность, но надо бороться. Я не заговорщик, не хунта. Я всю жизнь не жалел себя – работал и работал, не уходил от ответственности. Кажется, по Дарвину: выживает не самый сильный, а самый приспособляемый. В Верховном Совете СССР в эти дни многократно подтверждается правота великого ученого: сколько их, хамелеонов, приспособленцев, успешно ломает комедию, лишь бы извернуться, устоять, выжить любой ценой…

* * *

Выступления на сессии Верховного Совета СССР продолжаются, почти каждый старается выказать себя героем и очернить «путчистов», но слышны и трезвые, честные голоса.

«Демократия» в действии: без суда меня и многих других клеймят государственными преступниками. Почему не дают возможности выступить – боятся?! Значит, неправы... Главное, делают попытку расчленить страну, началась ловля «ведьм». Назарбаев осторожен. Украина, не говоря уже о Прибалтике, наверняка приняла решение или на грани выхода из СССР, пока варианты действий моделируются и проигрываются на словах, с оглядкой. Президент СССР все проглатывает, присяга-клятва забыта. Для него самое важное сегодня сосредоточено на гарантиях своего личного благополучия.

Некоторые договорились до того, что причина всех бед в «путче», но это неправда – это событие, этот гражданский акт, вскрыл, кто есть кто, и обнаружил истинные цели наших лицедеев. Народ понимает что к чему, и беспринципным политикам сложнее маневрировать. Думаю, правда откроется...

Было трижды высказано требование послушать «заговорщиков» на Верховном Совете, но куда там... Услужливый, дипломатичный Рафик Нишанович Нишанов навязал мысль, что это-де помешает следствию. Но я уже «государственный преступник» без всякого следствия – об этом сказал президент СССР. Фарс и гнусность!

* * *

Вчера удалось послушать трансляцию с сессии Верховного Совета СССР, выступление А.И. Лукьянова и других депутатов тягостно! Словно наблюдаешь события, происходящие в замкнутом изолированном пространстве (аквариуме). Слова, слова, слова, но в отрыве от реальных событий в стране, мире. Задача – уйти от всеобщей разрухи – как-то ускользает из общего сознания. События 19–21 августа повлекли: а) потерю государственности СССР; б) развал КПСС; в) разброд в армии. Кроме того, возникает проблема ядерного оружия – дай бог, чтобы все обошлось без глобальных катаклизмов и гражданской войны! Любой ценой необходимо удержать гражданский мир.

Все это – следствие политики М.С. Горбачёва, попытка как-то походя, в суете, сформулировать цели и задачи: ускорение, перестройка, жилье к 2000 году каждой семье, товары народного потребления, решение продовольственной проблемы, а далее ужимки, прыжки и разрушение партийно-государственной машины, складывавшейся десятилетиями, вместо того чтобы перепрограммировать эту послушную, пусть с изъянами, машину по типу, образцу, скажем, китайского опыта. Надо было смело и до конца идти на многоукладную экономику – развязать руки людям, поправить тридцатилетней давности законодательство. В этих условиях легче было бы сохранить и укрепить Союз ССР, но все это надо было честно сказать партии, государственному аппарату и главное – всему народу. Не надо было никого обманывать и танцевать под чужую дуду...

* * *

Время кончилось, при ночнике писать невозможно, наступает темень. Ребята уже лежат под одеялами... «Волчок» смотрит человечьим глазом. Отбой!
Версия для печати